Гаскелл Элизабет
Шрифт:
— Сейчас ей уже лучше, — прошептал он. — Успокоительное подействовало. Приступ был очень сильным, неудивительно, что он напугал вашу служанку. Но на этот раз все обойдется.
— На этот раз! Позвольте мне пройти к ней! — Полчаса назад мистер Хейл выглядел на свой возраст, а теперь словно постарел в считаные мгновения: взгляд его блуждал, руки дрожали, походка стала нетвердой, как у человека семидесяти лет.
Доктор Дональдсон взял его под руку и провел в спальню. Маргарет последовала за ними. Мать спала, и на лице ее можно было прочесть следы пережитых страданий. Может, ей действительно полегчало, но было ясно, что смерть уже наложила на нее свою печать и вскоре вернется, чтобы вступить во владение своей собственностью. Мистер Хейл молча смотрел на жену. Потом его начало трясти, и, отказавшись от помощи доктора Дональдсона, он на ощупь стал искать дверь, но не мог найти ее, хотя в комнате ярко горели несколько свечей, словно для того, чтобы отогнать тень смерти. Потом мистер Хейл, шатаясь, прошел в гостиную и стал оглядываться в поисках стула. Доктор Дональдсон подвинул к нему стул и помог сесть. Взяв его руку, он стал слушать его пульс.
— Поговорите с ним, мисс Хейл. Мы должны привести его в себя.
— Папа! — сказала Маргарет голосом, в котором было столько боли. — Папа! Поговори со мной!
Мистер Хейл с видимым усилием пришел в себя и спросил:
— Маргарет! Ты знала об этом? Какая же ты жестокая!
— Нет, сэр, это не жестокость! — решительно ответил доктор Дональдсон. — Мисс Хейл следовала моим указаниям. Это, может быть, ошибка, но не жестокость. Ваша жена завтра почувствует облегчение, я полагаю. Я предполагал, что у нее могут быть приступы, хотя я и не сказал мисс Хейл о своих опасениях. Она приняла успокоительное, которое я принес с собой. Она долго проспит, и завтра те симптомы, которое так встревожили вас, исчезнут.
— Но не болезнь?
Доктор Дональдсон взглянул на Маргарет. Ее склоненная головка, выражение ее лица, в котором не было мольбы об отсрочке, сказали этому проницательному наблюдателю человеческой природы, что она склонна сообщить отцу правду.
— Нет, не болезнь. Мы не можем вылечить ее болезнь, даже используя все свои скудные умения. Мы только можем задержать ее развитие, смягчить боль, которую она причиняет. Будьте мужчиной, сэр… христианином. Имейте веру в бессмертие души, которое устоит против любой боли или смертельного недуга.
Но в ответ прозвучали лишь произнесенные сдавленным голосом слова:
— Вы никогда не были женаты, доктор Дональдсон. Вы не знаете, что это такое. — И безутешные мужские рыдания прорезали тишину ночи как выражение беспредельной муки.
Маргарет опустилась возле отца на колени, лаская его с печальной нежностью. Никто, даже доктор Дональдсон, не обращал внимания на время. Мистер Хейл первым отважился заговорить о том, что требуется сделать в данный момент.
— Что мы должны делать? — спросил он. — Скажите нам. Маргарет — моя помощница, моя правая рука.
Доктор Дональдсон дал четкие указания. Не стоит опасаться сегодняшней ночи, завтра приступ не повторится, и еще несколько дней все будет в порядке. Но не стоит надеяться на выздоровление. Он посоветовал мистеру Хейлу лечь и оставить кого-то на дежурстве у кровати миссис Хейл, хотя он надеется, что ее сон будет спокойным. Он обещал навестить их рано утром. Наконец, тепло попрощавшись, он ушел.
Маргарет с отцом обменялись лишь несколькими словами. Мистер Хейл был решительно настроен просидеть всю ночь у постели жены, и Маргарет смогла лишь уговорить его отдохнуть на диване в гостиной. Диксон наотрез отказалась ложиться спать. Маргарет просто не смогла оставить мать, даже если бы все доктора в мире заявили, что «силы необходимо беречь» и что «одной сиделки будет достаточно». Диксон сидела, пристально вглядываясь в лицо хозяйки, моргала и клевала носом, потом стряхивала с себя дремоту, пока наконец, сдавшись, не задремала. Маргарет сняла свой наряд, с отвращением отбросила его в сторону и надела домашнее платье. Ей казалось, что теперь она никогда не сможет заснуть, будто все ее чувства вдруг резко обострились и она стала все воспринимать с удвоенной силой. Каждый взгляд и звук — даже мысль — задевали ее за живое. Она прислушивалась к беспокойным движениям своего отца в соседней комнате. Он то и дело подходил к двери спальни жены и на несколько мгновений застывал у нее, пока наконец Маргарет, не слыша шагов, но ощущая его близкое невидимое присутствие, не распахнула ее, чтобы рассказать отцу, как она узнала о болезни матери, и ответить на вопросы, которые он едва выговаривал запекшимися губами. Вскоре он уснул, и весь дом замер. У Маргарет появилось время подумать. Все, что ее интересовало в последние дни, словно отодвинулось вдаль во времени и в пространстве. Не более тридцати шести часов назад она заботилась о Бесси Хиггинс и ее отце, ее сердце страдало из-за Баучера. Теперь все это казалось воспоминаниями о прошлой жизни. Все, что происходило вне этого дома, не имело отношения к ее матери, а потому было нереальным. Даже Харли-стрит казалась далекой и чужой. Она вспомнила, будто это было вчера, как она радовалась, подмечая у тети Шоу черты сходства с матерью. Как приходили письма из Хелстона, которые заставляли ее сердце замирать от любви при одной мысли о доме. Сам Хелстон теперь превратился в туманное прошлое. Скучные, серые дни предыдущей зимы и весны, такие бедные на события и монотонные, представлялись ей бесценными, потому что были теснее связаны с тем, что волновало ее сейчас. Она бы с радостью ухватилась за это уходящее время и молила бы его вернуться и отдать ей то, что она так мало ценила, когда имела. Какой тщетной суетой казалась ей жизнь! Что-то призрачное, мимолетное, неуловимое. Словно с воздушной звонницы, высоко над суматохой и суетой земной жизни, раздавался мерный колокольный звон: «Все только тень! Все проходит! Все минуло!» Когда наступило утро, прохладное и серое, подобное другим, более счастливым рассветам из прошлой жизни, и Маргарет посмотрела на спящих, ей показалось, что ужасная ночь была только сном. Она тоже была тенью. Она тоже миновала.
Когда миссис Хейл проснулась, она совсем не помнила, насколько ей было плохо прошлой ночью. Она очень удивилась раннему визиту доктора Дональдсона и была смущена, увидев беспокойство на лицах мужа и дочери. Она согласилась провести этот день в постели, объяснив это своей усталостью, но настояла, что завтра встанет. Доктор Дональдсон разрешил назавтра вернуть миссис Хейл в гостиную. Ей было беспокойно и неудобно в любом положении, и к ночи ее снова начало лихорадить. Мистер Хейл чувствовал себя разбитым и неспособным что-либо решать.
— Что нам предпринять, чтобы мама провела еще одну спокойную ночь? — спросила Маргарет на третий день доктора.
— В некоторой степени это реакция после сильного успокоительного, которое мне пришлось ей дать. Я понимаю, что вам тяжело видеть ее такой, хотя на самом деле ей легче. Но думаю, что было бы хорошо, если бы нам удалось достать водяной матрас. Не то чтобы ей сразу станет лучше, но, по крайней мере, она вернется к тому состоянию, что было до приступа. В любом случае я посоветовал бы достать для нее водяной матрас. У миссис Торнтон есть такой, я знаю. Я попробую зайти к ним сегодня. Постойте, — сказал он, глянув на лицо Маргарет, бледное от бессонной ночи. — Я не уверен, смогу ли я, у меня сегодня много визитов. Вам не повредит небольшая прогулка до Мальборо-стрит, и вы сможете попросить миссис Торнтон одолжить его.
— Конечно, — ответила Маргарет. — Я схожу, пока мама спит. Уверена, что миссис Торнтон одолжит нам матрас.
Предположения доктора Дональдсона оправдались. Днем миссис Хейл чувствовала себя даже немного бодрее, чем надеялась дочь. Маргарет вышла после обеда, оставив мать сидеть в кресле в гостиной, а мистер Хейл держал жену за руки и выглядел более старым и больным, чем она. Но все же он смог улыбнуться, довольно слабо и вяло, хотя день-два назад Маргарет не надеялась снова увидеть его улыбку.