Собственно, чтобы предотвратить обман дилетантов, архитекторы мира подписали так называемую Венецианскую конвенцию (Россия к ней присоединилась). Суть в том, чтобы защитить историю от подделок. Когда старые камни рушатся, их нельзя заменять копией. Если Колизей и Форум погибли, можно либо демонстрировать их могилу, либо строить на могиле, условно говоря, небоскреб. Что тоже есть памятник времени, только другому. Но возводить копию Колизея – нельзя, как вывешивать, скажем, в Уффици фальшивого Караваджо, прикрываясь тем, что оригиналы велел сжечь Савонарола (тоже, кстати, был мэром Флоренции. Пока недовольные сограждане его самого не сожгли). Историческая подлинность состоит в том, что история не переигрывается назад.

Ни в монолите, ни в кирпиче, и ни за какие деньги.

А еще, гуляя, мы говорим о том, что Лужков (что есть, по сути, не имя, а торговая марка столичного стройкомплекса), надежда и гордость москвичей, лишил их – и поделом, коль так монолитно его переизбирали, пока еще можно было избирать – той Москвы, про которую когда-то написал Давид Самойлов: «Снега, снега, зима в разгаре, светло на Пушкинском бульваре, заснеженные дерева, прекрасна в эти дни Москва. В ней все уют и все негромкость». В Москве не осталось соразмерного человеку района: она теперь – сплошной офис, соразмерный занимающим его корпорациям. (Лужков ведь, если не ошибаюсь, сказал, что в центре не должно остаться пятиэтажных домов? – правильно, скоро и не останется. Он ведь сказал, что «сталинки» будет сносить? – правильно, и снесет.)

А в офисе туристу делать нечего. На весь осмотр столицы РФ сегодня нужен максимум день: меньше, чем на Суздаль. Красная площадь, Кремль, Третьяковка – и все. Прочее либо торговые комплексы, либо фальшак, начиная с храма Христа Спасителя. Символ сегодняшней Москвы – фальшиво признанная аварийной и воспроизводимая (в монолите) фальшивая гостиница «Москва» (а федеральный символ – незаконно перестраиваемая «Россия»).

В Москву туристу если и есть смысл приезжать, то как в Лас-Вегас, с его имитациями мировых шедевров. И не парадокс ли, что Лужков бьет себя в грудь, требуя вывода из Москвы казино.

И мы, наслаждаясь прогулкой вдоль Арно, решаем, что это он на публику бла-бла-бла. Не выведет. Воспроизведет. В монолите. В Москве сегодня можно жить, только чтобы зарабатывать крутые деньги и круто их тратить.

Не было в Москве праздника смешнее, чем 850-летие Москвы.

Это праздник новодела, прикидывающегося старым городом. Истории у Москвы больше нет.

У нас последний вечер во Флоренции, пора собирать чемоданы.

Уже сворачивая к гостинице, мой собеседник, знающий Италию не в пример лучше меня и куда больше здесь живущий, говорит, что понимает любовь москвичей к Лужкову.

Большинству, говорит он, трудно жить в европейских старых городах. В Венеции, с ее сыростью и гниением каналов, не осталось итальянцев. Там покупают недвижимость американцы, англичане и русский художник Андрей Бильжо. А аборигены живут на берегу лагуны, в Местре, потому что не хотят поступаться удобствами жизни ради Большой Истории. И вопрос не в том, чтобы упрекать людей за то, что они разменяли историю на удобства, а в направлении исхода.

В Европе, продолжает он, вслед за Америкой после войны случилась suburban revolution, революция пригородов, когда средний класс из Парижа, Рима, Флоренции, Барселоны стал перебираться в домик с лужайкой в пригороде. Все, что потребовалось для революции – строительство пригородных дорог и коммуникаций. В России же с коммуникациями известно что. Вот удобства и стали создаваться прямо на старых камнях.

Ты понимаешь? – спрашивает он.

Я машинально киваю. Я не москвич, я петербуржец. Мне легко подчинять жизнь истории, потому что жизнь в Петербурге означает подчинение хотя бы графику разводки мостов.

Я знаю, что в Петербурге в последние годы риелторы делят квартиры в центре, делят на два типа: «московский» и «иностранный». «Московский» – это когда монолит и подземный гараж. «Иностранный» – это когда сохранились лепнина и печи. Второй тип приводит в восторг европейцев, первый скупают с инвестиционными целями москвичи.

Я обойдусь без подземного гаража: не может быть подземного гаража под, условно говоря, Трезини. Зато в моем окне Петербург ровно в том виде, в каком он существует последние двести лет. Смотришь в окно – видишь золотой сон.

– А представляешь, если Лужков – губернатором в Питер?! – выводит меня из задумчивости приятель.

Я вздрагиваю.

2007

Отношения между теми, кто снимает квартиру, и теми, кто ее сдает – это и есть отношения внутри нашего общества, только без телевизионного, идеологического глянца. А вы думали – бывает иначе?

Я довольно долго убеждал свою московскую квартирную хозяйку, что старость придумали трусы, и вот – убедил. На семьдесят пятом году жизни она завела бойфренда. Как говорится, «я знаю силу слов, я знаю слов набат». Теперь они собирались жить в пробном браке, дабы вместе ходить по театрам-филармониям-магазинам и вести прочее совместное хозяйство.

Это означало, что квартиру, которую я снимал без малого десять лет, предстояло освободить. Пожилым не терпелось (их можно понять: у них, в отличие от молодых, впереди не было всей жизни), и хозяйка вкрадчиво спросила, может ли она начать «небольшой ремонтах», пока я поищу новое жилье. Я опрометчиво кивнул, и однажды, вернувшись с работы, не обнаружил в квартире ванной, зато обнаружил бригаду гастарбайтеров. Словом, новое жилье было нужно срочно.