Папа обхватывает себя руками, словно он замерз, и какое-то время мы сидим молча. Я слышу, как тикают часы. На столике возле меня лежит один из папиных автомобильных журналов. Я мусолю уголок страница, загибаю и разгибаю, выжидая, что будет дальше.

Наконец, папа говорит-очень медленно и отчетливо, словно хочет, чтобы его правильно поняли. – В некоторых случаях ты можешь поступать так, как считаешь нужным, – произносит он. – В одном мы можем сделать для тебя послабление, но в другом не получится, как бы тебе этого ни хотелось.

Я издаю дребезжащий смешок- кажется, будто где-то разбили стекло, – и ошарашено замолкаю. Я с удивлением обнаруживаю, что сгибаю папин журнал пополам и отрываю обложку, на которой изображены красная машина и юная красотка с белоснежными зубами. Я комкаю лист и бросаю на пол. Я вырываю страницу за страницей и швыряю их на столик, пока все пространство между нами не оказывается устлано обрывками журнала.

Мы глазеем на вырванные страницы; я задыхаюсь, мне так хочется, чтобы случилось хоть что-нибудь – какое-нибудь грандиозное событие, вроде извержения вулкана в нашем саду. Но ничего такого не происходит, папа лишь крепче обхватывает себя руками, как всегда, когда расстроен: он уходит в себя, словно растворяется в пустоте.

Наконец папа произносит: – Что будет, если ты не сможешь справиться с гневом? Во что же ты тогда превратишься?

Я молча упираюсь взглядом в косой луч света, который падает на диван и разлетается брызгами по ковру, застывая у моих ног.

На лужайке лежит мертвая птичка. Лапки тонкие, как зубочистки. Я сижу в шезлонге под яблоней и рассматриваю птицу. – Она точно пошевелилась, – говорю я Кэлу.

Брат перестает жонглировать и подходит взглянуть. – Черви, – сообщает он. – Температура внутри трупа может настолько повыситься, что черви, которые в глубине, вылезают на поверхность – там прохладнее. – Откуда ты знаешь? – Кэл пожимает плечами: – Интернет.

Кэл переворачивает птицу носком ботинка, и у нее лопается брюшко. Куча червей вываливается на траву- они корчатся, ослепленные солнцем. – Видишь? – замечает Кэл, садится на корточки и тычет в червей палкой. – Труп-это замкнутая экосистема. В некоторых условиях покойник может всего за девять дней сгнить до костей. – Он бросает на меня задумчивый взгляд. – Но с тобой такого не случится. – Правда? – Это чаще бывает, когда человека убили и оставили лежать под открытым небом. – А что будет со мной?

Я готова поверить каждому его слову, словно Кэл-великий волшебник, которому ведома вселенская истина. Но брат пожимает плечами и произносит: – Я выясню и расскажу тебе.

Кэл идет в сарай за лопатой. – Посторожи птичку, – просит он.

Ее перья ерошит ветерок. Она прекрасна-черная с синим отливом, как разлившаяся по морю нефть. Черви тоже красивы. Они в ужасе извиваются на траве, ищут птицу, друг друга.

Лужайку пересекает Адам. – Привет, – произносит он. – Как дела?

Я выпрямляюсь в шезлонге: – Ты перелез через забор?

Адам качает головой: – Он сломан внизу.

На Адаме джинсы, ботинки и кожаная куртка. Он что-то прячет за спиной. – Вот, – говорит он и протягивает мне букет зеленых листьев. Среди них, словно фонари или маленькие тыковки, виднеются ярко-оранжевые цветы. – Это мне? – Тебе.

У меня колет в сердце. – Я стараюсь не обзаводиться новыми вещами.

Адам хмурится: – Может, живое не считается? – Еще как считается.

Он опускается на траву рядом с моим шезлонгом и кладет цветы между нами. Земля сырая. Адам промокнет. Замерзнет. Но я молчу. И про червей тоже. Пусть заползут к нему в карманы.

Возвращается Кэл с садовым совком. – Ты что-то сажаешь? – любопытствует Адам. – Дохлую птицу, – отвечает Кэл, указывая на место, где лежит трупик.

Адам наклоняется взглянуть на нее. – Это грач. Его ваша кошка поймала? – Не знаю. Но все равно надо похоронить.

Кэл идет к дальнему забору, отыскивает на клумбе местечко и начинает копать. Земля сырая, как смесь для кекса. Время от времени лопата натыкается на мелкие камешки, и раздается звук, похожий на хруст гравия под ногами.

Адам срывает травинку и пропускает между пальцами. – Я прошу прощения за то, что тогда сказал. – Ладно. – Это все неправда. – Все нормально. Не будем об этом.

Адам с серьезным видом кивает и теребит травинку, не глядя на меня. – Ради тебя можно и потерпеть. – Правда? – Ага. – Значит, ты хочешь со мной дружить?

Он поднимает глаза: – Если ты согласишься. – И ты уверен, что в этом есть смысл?

Я с удовольствием смотрю, как он, смутившись, заливается румянцем. Наверно, папа прав: я становлюсь злюкой. – Да, я думаю, смысл есть, – отвечает Адам. – Тогда я тебя прощаю.

Я протягиваю ладонь, и мы жмем друг другу руки. У Адама теплые пальцы.