Шрифт:
В тот день, когда мне пришлось бежать со всех ног, чтобы успеть послушать Мартина Джонсона, он погиб в авиакатастрофе возле самого Лос-Анджелеса.
А сейчас в этих райских кущах, в убежище Элмо Крамли, я увидел птиц Мартина Джонсона.
И мое сердце взмыло вместе с ними.
Я посмотрел на небо и спросил:
– Что вы собираетесь делать, Крамли?
– Ничего, – ответил он. – Старушка с канарейками будет жить вечно. Можете держать пари.
– Денег нет, – ответил я.
Когда в тот день, ближе к вечеру, появились утопленники, это, конечно, многим испортило пикники, которые устраивались на пляже. Люди негодовали, складывали свои корзины и уходили домой. Разгневанные женщины и раздраженные мужчины призывали назад собак, упрямо стремившихся к берегу смотреть на странных людей, неподвижно лежавших у самой воды. Детей уводили с пляжа и отсылали домой, категорически запрещая впредь даже приближаться к таким своеобразным незнакомцам.
Ведь утопленники – тема запретная. Как о сексе, говорить о них не принято. Поэтому, если утопленник осмеливался прибиться к берегу, он сразу, будь то мужчина или женщина, становился persona non grata. Дети еще могли кинуться к утонувшему, замышляя какие-то свои мрачные церемонии, но леди, остававшиеся на берегу, после того как семьи, собрав свои пожитки, поспешно удалялись, раскрывали зонтики от солнца и демонстративно поворачивались к океану спиной, словно кто-то, запыхавшись в волнах, окликал их. И ничто из почерпнутого в статьях Эмили Пост [70] не могло помочь бедным леди в этой ситуации. Все обстояло очень просто: погибший любитель серфинга появлялся без приглашения, без разрешения и даже без предупреждения, как незваный родственник, и его приходилось быстрой трусцой поспешно перетаскивать в таинственные ледники подальше от пляжа.
70
Пост Эмили (1872–1960) – американская журналистка, автор книг, статей и радиопередач о правилах хорошего тона.
Но не успевали унести одного неожиданно появившегося из воды незнакомца, как раздавались детские крики:
– Мамочка, смотри! О, только посмотри!
– Уходи! Сейчас же убирайся оттуда!
И вы слышали топот ног, убегавших от выброшенных на берег еще теплых фугасных бомб.
Возвращаясь от Крамли, я слышал об этих незваных визитерах – об утопленниках.
Мне очень не хотелось уходить с солнца, которое, казалось, всегда светило в саду у Крамли.
Возвращение на берег напоминало переезд в другую страну. Приполз туман, как будто радуясь любым плохим новостям, распространявшимся на пляже. Утопленники не интересовали полицию: они не были связаны с ночными происшествиями или неожиданными мрачными находками в каналах, чмокающих деснами всю ночь напролет. Это был просто мусор, выброшенный приливной волной.
Сейчас берег опустел. И ощущение пустоты еще усилилось, когда я окинул взглядом старый венецианский пирс.
– Плохой рис! – услышал я чей-то шепот.
Это прошептал я.
Прошептал старое китайское заклинание, которое выкрикивают на полях, чтобы обеспечить хороший урожай, защитить его от разрушительной воли злых, завистливых богов.
– Плохой рис…
Потому что на длинную змею все-таки наступили.
Ее все-таки растоптали.
«Русские горки» навсегда исчезли с дальнего конца пирса.
То, что осталось от них, теперь усеивало берег, словно гигантские бирюльки. Но играл в них сейчас только большой паровой экскаватор – он фыркал, наклонялся, опускал ковш, подхватывал кости. Игра ему нравилась.
«Когда прекратятся эти смерти?» – всплыли у меня в памяти слова Кэла, которые я услышал всего несколько часов назад.
Глядя на опустевший конец пирса, на его скелет, с которого содрали шкуру, на быстро наступающий на берег туман, я почувствовал, как в мою спину впились холодные дротики. За мной снова кто-то следил. Я резко обернулся.
Но это преследовали не меня.
На противоположной стороне улицы я увидел А. Л. Чужака. Он бежал, глубоко засунув руки в карманы пальто, голова ушла в темный воротник, он все время оглядывался, как крыса, убегающая от собак.
«Господи, – подумал я, – наконец-то я понял, кого он мне напоминает».
По!
Известные фотографии и угрюмые портреты Эдгара Аллана с его высоченным матово-светящимся лбом, задумчивыми, горящими мрачным огнем глазами, обреченным скорбным ртом, прячущимся под темными усами; галстук под несвежим воротничком сбился набок на всегда судорожно напряженном горле.
Эдгар Аллан По.
Бежал По, бежал Чужак, оглядываясь на настигающий его бесформенный туман.
«Господи, – подумал я, – да этот туман гонится за всеми нами!»
К тому времени, как я дошел до венецианского кинотеатра, потерявший терпение туман уже заполз и туда.
Старый венецианский кинотеатр мистера Формтеня был замечателен тем, что оказался последним в мире построенным над водой и раскачивающимся на волнах, как речное судно.
Его фасад стоял на бетонной дорожке, ведущей от Венеции к Океанскому парку и дальше, к Санта-Монике.
Задняя половина кинотеатра выдавалась с пирса, так что под ней плескались волны.
В конце дня я остановился перед входом, и, когда поднял глаза, сердце у меня упало.
Обычного списка идущих фильмов не было. Я увидел только одно слово, выведенное огромными буквами высотой фута в два:
«ПРОЩАЙТЕ».
Меня словно в живот пырнули.
Я шагнул к кассе.
Там сидел Формтень, улыбался мне и, старательно демонстрируя приветливость, махал рукой.
– Прощаетесь? – произнес я скорбно.