Это письмо полностью выбило Антони из колеи. А ведь от радости, что письмо пришло от Хелен, он стал читать его прямо в холле, едва открыв. Поэтому прошло несколько минут, прежде чем он заметил второе письмо, тоже адресованное ему. Когда же он его заметил, открыл и прочитал совершенно дурацкую записку от соседа сверху, его раздражение достигло своего апогея, и он разорвал этот шедевр, бросив его, вместе с самим письмом из управы, в корзинку для мусора. Именно в этот момент подъехал Брайан Котовски и, брошенный лучшим своим другом, предложил Антони пройтись до «Водяной лилии». Там Антони пришлось выслушивать длиннющую повесть об ужасах матримониальных отношений и о том, какую нежелательную независимость дает женщине наличие у нее работы. Все это сопровождалось жалобами на то, что Брайан совершенно не представляет, что будет делать после того, как переедет Джонатан. Антони хватило только на полчаса подобных излияний, после чего он вернулся домой. Войдя в холл, подумал, что неплохо бы было подняться к Артуру Джонсону и перекинуться с ним словечком. Парень явно находился в состоянии острого невроза. Любой другой на его месте просто написал бы на письме: Простите, я открыл Ваше письмо, – и забыл бы об этом. А эти многосложные околичности в записке Артура звучали слишком патетически. Они просто кричали о сильнейшем желании сохранить свое эго; от них за версту несло паранойей, страхом перед наказанием и желанием нравиться всем подряд, включая незнакомцев. К сожалению, подумал Антони, таких людей уже не переделаешь. Их вера в свою собственную никчемность настолько глубоко в них укоренилась, что в возрасте пятидесяти лет их уже не заставишь поверить в самих себя. Кроме того, Артур Джонсон не любил общества других людей, и нарушение его одиночества могло только еще больше его разволновать. Лучше всего подождать, пока они случайно не встретятся в холле.

В течение всей следующей недели Антони ни разу не пересекся с Артуром Джонсоном. Зато он опять встретил детей на выходе из метро.

– Монетку для отличного парня Гая, мистер?

– А где вы собираетесь устраивать ваш фейерверк? – спросил Антони. – В Рэдклиф-парке? – Он протянул им еще десять пенсов.

– Мы спрашивали, но смотритель парка нам не разрешил, старая вонючка. Придется устраивать все у нас на заднем дворе, если мой папаша не будет против.

– Старуха Винтер, – вмешался еще один мальчуган, – вызвала полицию в последний раз, когда мы устраивали фейерверк у него на заднем дворе.

Антони отправился вниз по Магдален-хилл. И дети, и их родители называли улицу Ма-га-да-лин, так же как Баллиол-стрит они называли Баэлиал-стрит. Какими все-таки дураками были эти псевдоинтеллектуалы, включая сюда и Джонатана Дина, когда кривились при звуках неправильного произношения. Если люди, живущие здесь, не имеют права называть свои улицы так, как им удобно, то тогда кто имеет?

Внимание Антони привлек кусок пустыря, обнесенный сеткой, которую обычно используют для теннисных кортов. Ну что же, если власти не хотят, чтобы он официально занялся работой с детишками в округе, то кто мешает ему заняться этим самому, на свой страх и риск? Почему бы, например, не попытаться организовать празднование Пятого ноября [19] на вот этом пустыре? Неожиданно идея ему понравилась. Он рассмотрел сквозь решетку неровную поверхность, поросшую дикой травой. По одному краю участка проходила какая-то труба, исчезавшая в сторону Лондона, по другому высились горы кирпича, сломанных деревянных конструкций и желтой штукатурки – все то, что осталось от разрушенных домов. С тыла пустыря располагались серо-коричневые задние стены домов по Бразенос-авеню, высокие конструкции, на которых висели пожарные лестницы совсем в стиле Пиранези [20] . Человек, который займется устройством костра на этом пустыре, очень скоро привлечет к себе внимание всего детского населения окрестных улиц. А потом он сможет привлечь и родителей, особенно матерей, чтобы организовали праздничный ужин.

Великая вечеринкана Кенборн-вейл в честь Гая Фокса, подумал Антони. Что ж, вполне возможно, что он создаст прецедент и подобный праздник станет здесь ежегодным. Было шесть часов вечера, пятница, 10 октября. Если он хочет, чтобы все это свершилось, то заниматься организацией надо прямо с завтрашнего дня. А сегодня надо еще поработать. Усевшись за стол, под сломанную ножку которого был для устойчивости подложен труд Ариети «Интрапсихическое «я», Антони разложил свои заметки.

…не может быть классифицирован как шизофреник, параноик или человек с маниакально-депрессивным психозом. Ни один из вышеперечисленных диагнозов не подходит на все 100 %.

Особенностью психопата является то, что он не может формировать эмоциональные взаимоотношения. Если же таковые возникают – как правило, мимолетные и спорадические, – целью их является только удовлетворение собственных желаний. В этих отношениях отсутствуют чувство вины и любовь. Психопат, как правило, знает несколько социально допустимых способов бороться с фрустрацией. И те, которые находятся в его распоряжении (например, увлечение «жесткой» порнографией), могут принимать гротесковые формы…

Неожиданно, громко зашипев, перегорела лампочка в люстре-медузе.

Антони выругался. Несколько минут он сидел в темноте, размышляя, стоит ли обратиться за помощью к Джонатану или Котовски. Однако это неизбежно повлечет за собой выпивку. Негромкий звук закрываемой входной двери несколько минут назад говорил о том, что Ли-Ли Чан уже ушла. Придется идти на улицу и покупать где-то эту чертову лампочку. Хорошо, что «Винтерс» закрывается только в восемь. Проходя к входной двери, он услышал шаги на первой лестничной площадке. Артур Джонсон. Но пока Антони раздумывал, глядя на ступеньки, – может быть, именно сейчас стоит поговорить с соседом, – фигура, чьи контуры он увидел только мельком, исчезла. Антони пожал плечами и вышел на поиски своей лампочки.

Артур был уверен, что нанес моральное оскорбление Антони Джонсону и тем самым разрушил все свои надежды. Теперь ему не оставалось ничего другого, кроме как ждать и наблюдать. Ведь рано или поздно другой Джонсонкуда-то выйдет. Конечно, он уходил по субботам и воскресеньям, но это случалось днем и Артуру совершенно не подходило. Ему была необходима именно темнота, темнота, которая создавала иллюзию боковых переулков, внутренних двориков, подвалов – всего того, что наиболее соответствовало его внутренним желаниям. Темнота и тишина – отсутствие шумных толп людей, хлопанья автомобильных дверей, чьего-то вмешательства…

Он точно помнил, когда у него впервые появилась эта необходимость. Необходимость использовать темноту. Ему тогда было двенадцать лет. Тетушка Грейси пригласил на чай двух своих подруг, и они сидели возле камина, попивая чай и наслаждаясь угощениями именно с того фарфора, который он приготовил к несостоявшемуся приходу Антони Джонсона. И говорили они о нем, об Артуре. Ему тогда очень хотелось, как это часто случалось в последнее время, скрыться у себя в спальне. Но это не разрешалось, за исключением того времени, когда надо было ложиться спать. Как только он ложился в кровать, тетушка Грейси тут же гасила свет выключателем, который был расположен прямо у притолоки двери с внутренней стороны, и ему под страхом наказания не позволялось самому включать свет в спальне. Свет на площадке продолжал гореть, поэтому Артуру не было страшно. Хотя сам он предпочитал или достаточное количество света, чтобы можно было читать, или уж абсолютную темень.