– Ой, хорошо…

Но все оказалось неожиданно плохо. Когда хлебный шарик был уже готов, с большими предосторожностями открыли баночку из-под крема и – о, ужас! – все вошки были там совершенно мертвыми! Сколько ни ковыряла Вика их травинкой, они не подавали никаких признаков жизни. Под брезгливое гримасничанье Лариски она вытащила одну вошь себе на ладонь – но та была настоящим трупом.

– Эх ты, – на глаза Вики навернулись слезы, – они все умерли из-за тебя.

– Это еще почему?

– Ты все боялась, что они разбегутся, на тебя напрыгнут. И крышку так завинтила, что им воздуха не осталось!

– Это были меры предосторожности…

– Они бы и из коробка не выскочили… А теперь вот что делать… – Вика понюхала баночку. – И что у тебя в этой банке за крем был такой ядовитый? А, понятно… Конечно, нанюхались. А им, маленьким, много разве надо?

– Как людей кусать, так они не маленькие… – Лариске хотелось оправдаться и найти какой-нибудь аргумент против вшей.

– И не перепрыгнули бы они на тебя, у них же и крылышек нет, – всхлипнула Вика. – Тоже мне, сюся-муся.

И она грустно побрела к Фоме, оставив Лариску ждать в сквере. Купила по дороге бананов, как гостинцев, себе банку пива, выпила его быстро и решила съездить к Брысе еще раз – вдруг на Рафике Гусейнове новые вошки завелись.

И к окну Фомы подошла уже веселая-веселая.

И вот пошли дожди. Малорадостное состояние Фомы подошло к своей критической точке, а анализы никак не давали повода к сборам на волю. Был пятнадцатый вечер пребывания в больнице, шоу затягивалось, и Фома даже выгнал вон из бокса ординарца Сергуню, пришедшего, как обычно, поговорить. Никогда прежде Фома не поддавался таким эмоциям. Он встал возле окна своего полуподвального помещения, щелчком согнал таракана, пробирающегося к съестным припасам, и стал смотреть на дождливую улицу.

«… Грустен должен быть человек и растерян – чтоб не сумел возгордиться. Который год я вижу холодное лето, мокрую зиму, бесстрастные дни. Это уже даже не актуально. Теплый снег давно стал синонимом грустных вечеров и пустых скитаний в пространстве. Господи, я мог бы всего этого не замечать. Но, кажется, я уже давно завяз где-то внизу. Вот и хожу, как дурак, по своей скучной жизни и угасаю. Или не угасаю (естественно), но сейчас это уже не я. А так все хорошо, я люблю людей, они любят меня, вот только что с этим делать – не знаю…»

Мысли Фомы прерывает Паленова, которая пришла посоветоваться, поступать ли ее сыну на работу, кажется, в Интерпол, Фома дает ей спокойным голосом какие-то рекомендации, и она озабоченно уходит, оставив на кровати стопку газет. Фома просматривает несколько, но ни одна из них не соответствует его вкусу – их нельзя читать в туалете. Фома ограничивается сигаретой, моет руки и снова встает смотреть в окно. Там все без изменений. Тогда Фома идет в номер Мхова и Лишайникова, садится там на кровать и начинает общаться.

Мхов невзначай поигрывает новым телефоном, Фома обращает на него внимание, хвалит Мхова за правильный выбор, Лишайников рассказывает два анекдота, Фома выпивает стакан минеральной воды, время идет…

– Мхов, скажи, у тебя любимая девушка есть? – обращается Фома, глядя ему в рыженькое лицо.

Мхов, шестнадцати-семнадцати лет от роду, грустно вздыхает, и выражение лица его удаляется в воспоминания:

– Ах, была. Давно…

Лишайников презрительно смеется, Фома успокоительно говорит: «Ну ничего, Мхов, ничего», сидит у них еще какое-то время, а затем уходит. По дороге в бокс ему попадается Сергуня, Фома тут же его прощает, дает посмотреть журнал с женщинами, отобранный у малолетних узников, и заходит к себе.

За окном на улице успел закончиться дождь, немного прояснилось, солнце садится по ту сторону корпуса. Соседнее здание морга покрывается естественной бледностью; любовь к жизни оставляет пределы больницы. Гоняясь по палате за комарами, Фома размышляет о своей болезни – кому это выгодно. Выясняется, что никому, абсолютно никому. Но завтра обещала приехать Вика. Фома накрывается с головой одеялом и засыпает.

… – Это опять мы, привет, – Вика просунула голову в дверь «второй соматики». – К тебе можно?

Брыся стояла возле строгого врача, она только кивнула и продолжала его внимательно слушать. Лариска и Вика остались ждать в коридоре. Они пришли утром, хоть и знали, что Брыся работает утром более активно. Просто у Вики сегодня был выходной, а Лариска, как студентка, вообще была свободна целое лето. Вика не хотела терять день.

– Ну что там Брыся, я прямо не знаю, не может выйти? – Лариска была недовольна. Ей вообще не нравилось посещение больниц, просто Лариске больше нечем было заняться, поэтому она снова сопровождала Вику.