– Он не хочет.

– Не хочет! Ишь, капризный какой, все порядки свои здесь устанавливает! А сами что – голого больного не видели? Пойдите и возьмите вещи… – Но сестра-хозяйка не могла не знать, что вещи больных – это ее компетенция. Значит, и идти за ними придется ей самой. И потому-то она так и кричала, что не знала, как вести себя с больным-негром. Негров никогда еще не было в их больнице.

Лидия Кузьминична постучала толстым кулаком по двери и крикнула:

– Больной, отдайте вещи! Вещи отдайте! С вами говорит сестра-хозяйка!

– Может, он вас не понимает? – предположил Фома. – А вы на его родном языке попробуйте!

Лидия Кузьминична не сразу осмыслила услышанное, а как осмыслила, впала в крайнюю форму негодования:

– Ты мне все нервы уже истрепал! Да когда ж тебя только выпишут, ты ж с ума сведешь кого угодно!

Она набрала воздуха для новой фразы, но тут вода стихла, и все замерли в ожидании. Минуты три негр копался за закрытой дверью, а затем вышел намытый, в больничном халате и босиком. Он молчал, молчали и все остальные.

– Это… тапки обуй, – пробормотала Лидия Кузьминична, – вот… – и несмело подтолкнула больничные тапки к ногам негра.

Он обулся, дошел до своей кровати и снова лег, отвернувшись к стенке. Лидия Кузьминична бросилась в ванную и вышла оттуда, держа спортивный костюм и все остальные вещи негра в обеих руках, но двумя пальчиками. Ничего больше не сказав, она презрительно удалилась.

– Ничего, посидит у себя, отойдет. Я Лидку давно знаю, она отходчивая, – смущенно улыбаясь, сообщила Галина Петровна Фоме, и он понимающе кивнул.

Негра нужно было вести в процедурный кабинет. Галина Петровна подошла и легко-легко постучала по его плечу. Негр повернул к ней лицо, она как глухому, помахала рукой, типа, мол, пойдем за мной. Негр поднялся и отправился за ней.

– Галина Петровна, я здесь, – позвал Фома, многозначительно постучал по больничному радио и помахал телефоном.

– Поняла, – улыбнулась Галина Петровна, – если что, я дам знать…

Но все прошло спокойно, негр ни на кого не напал и через некоторое время появился в боксе. Возле Фомы как раз сидел Сергуня, но, увидев того самого, о котором только что он говорил, быстро вскочил и убежал.

Негр улыбнулся и лег на свою кровать. На этот раз отворачиваться к стенке не стал, а даже слегка помахал рукой, видимо, Фоме. Фома посмотрел на него, но ничего не сказал. Тогда негр подошел к нему и сказал по-русски, протягивая ладонь:

– Как тебя зовут? А меня зовут… – И назвал, скорее всего, свое имя.

Фома не совсем расслышал, но тоже представился. Вскоре он ушел под капельницу, негра тоже увели. Затем был обед, затем полдник, и Фома с новеньким все так же находились в одной палате. Им нужно было мирно соседствовать.

Итак, негра свалил гепатит. Такой же, как у Фомы, типа «В». Где уж он его подхватил – колол наркотики с носителями австралийского антигена, имел ли половые с ними сношения, или предки его прикатили из Африки уже с этим злобным вирусом – гадать было бесполезно. Гепатит совершал свое черное дело – негр желтел, и с этим ничего нельзя было поделать. Лечило его время и минимум больничных лекарств.

Сначала он откликался на имя Ужвалдо. Причем обращался к нему по имени только Фома, все остальные обитатели больницы предпочитали совсем не общаться с ним, а персонал делал ему процедуры с большими предосторожностями и как можно скорее. Все приставали к Фоме с расспросами, особенно Мхов, Лишайников, Сергуня и молодая медсестра Танечка, отвечающая за Мхова и Лишайникова, интерес к которым у нее угас где-то на второй день пребывания молодых рыжих людей в больнице. Но Фома не раскрывал никому тайны Ужвалдо. Потому что сам про него ничего не знал.

Галина Петровна уверяла Фому, что ей негр представился как Освальдо, а Анита Владимировна сообщила в момент особо хорошего настроения, что в его бумагах значится имя Ожвалдо, однако почерк там очень неразборчивый, поэтому больше ничего, кроме диагноза и других мелких подробностей, прочитать о негре нельзя. Как же называть Фоме своего соседа, который в основном молчал, чесал свое тело бледными ногтями и не переставал с ужасом смотреть на людей в белых халатах, что бы они ни делали. Или вдруг резко подскакивал к окну, расплющивал об стекло нос и долго-долго таращил на улицу свои круглые желтые глаза. И Фома звал его по-разному. «Освальдо, выключи за собой воду в раковине, чего она по мозгам капает!» – и негр выключал. «Ужвалдо, вон, около тебя комар, убей, он низко сидит!» – и Ужвалдо убивал. Понимал, значит, что к нему обращаются. Ужвалдо – Ожвалдо – Освалдо – Асфальто – Асфальт. На Асфальта он тоже откликался, потому что Фома не хотел его обидеть, а только лишь приспособить его имя под что-нибудь привычное. На Асфальте Фома остановился на несколько дней, потому что дальше цепочка имен уже зашла в тупик.

И Фома начал с начала. Так как на вопросы «Как тебя зовут?» больной сосед отвечал в разное время суток по-разному: Ожвалдо, Освальто, Ужвалдо, то Фома взял за опорное Ужвалдо, потому что оно ему больше нравилось, и так негр представлялся все-таки чаще всего. К вечеру сосед стал откликаться на склоняемое имя Ужвалда (есть Ужвалда, нет Ужвалды, укол Ужвалде, поели с Ужвалдой, тапки Ужвалдины и так далее). А утром следующего дня, аккуратно сложив анализы по баночкам, Фома вдруг затормозил в дверях, оглянулся на ноги своего соседа, положенные на спинку кровати, и подумал: Ужвалда – Кувалда. Конечно, Кувалда!