– Покажите сукно, – потребовала Сашенька.

– Мы, барыня, для оптовиков. Ежели мужу на костюм желаете, езжайте в Гостинку, еще успеете, – предупредил ее рябой приказчик.

– Но здесь же дешевле! – недовольно протянула Тарусова.

– Дешевле! От полста рулонов.

– От полста? Господи! Мне нужен отрез…

– В Гостинку или на Ваську…

– Вот еще! Позовите хозяина!

– Дамочка…

– Хозяина! – Сашенька топнула ногой.

Рябой переглянулся с другим приказчиком, молоденьким мальчиком чуть старше Евгения, и тот побежал на второй этаж по скрипучей лесенке.

– Чем обязан?

Голос сверху раздался густой, обволакивающий. С закрытыми глазами в его обладателя можно было влюбиться без памяти. Но, раскрыв, оставалось упасть в обморок от разочарования. Короткие ножки давно скривились от тяжести брюха, безо всякой шеи крепившегося к тыквообразной голове, некогда кучерявой. С годами волосы отступали и отступали под натиском лысины, пока, скатавшись в валик, не окопались последним бастионом на затылке.

– Хочу с вами познакомиться, Калина Фомич! – кокетливо помахала ручкой в замшевой перчатке Сашенька.

– Мы завсегда приятным знакомствам рады! С кем, простите, имею честь? – Купец сжал в большущей ладони протянутые пальцы и больно дернул к губам.

Ухмыляющаяся улыбочка, нагло скользнувшие по Сашеньке свинячьи глазки даже не пытались скрыть похотливый свой интерес.

– Мария Никитична Законник, титулярного советника вдова.

Осетров облизнул в предвкушении губы. Молоденькие вдовы – самое вкусное и безопасное на последствия лакомство.

– Отрезик желаете?

– А сами как думаете? – жеманно закусила губу Сашенька.

Калина Фомич смотрел уже с нескрываемым вожделением. Бабочка была сладенькая! Где надо – манкие пухлости, где потоньше положено – словно молодая осинка.

Удивительно, но Александре Ильиничне в ее тридцать пять, после троих-то детей, редко даже двадцать пять давали. «Маленькая собачка до старости щенок», – шутила она.

– Присядем, – еле сдерживая себя, предложил купец, указав на массивный обитый кожей диван.

– Я за отрезиком пришла, а этот, – Сашенька указала на рябого, – в Гостинку отсылает!

– Сейчас мы его самого пошлем. Прошка! – гаркнул Калина Фомич. – Ты это… Вместе с Гурием, того… На улицу. Пирожков купите, сбитня!

– В кухмистерской?

– В кухмистерской дорого. У Глебки. Как раз на углу стоит. Нате вот, – купец достал из кармана мелочь.

– Сию секунду!

– А вот спешить не надо! Покурите малость…

– Так уже вечер! Считаться пора! – запротестовал рябой приказчик.

– Че? – спросил хозяин столь угрожающе, что Сашенька заерзала на диване.

Похоже, она угодила в ловушку!

Рябой подтолкнул Гурия, и оба понуро прошли мимо Тарусовой к выходу. Когда захлопнулась дверь, Калина Фомич уточнил:

– Ну-с, дорогая! С чего начнем?

Надо было любой ценой тянуть время.

– С шампанского, – пролепетала Сашенька.

Отличная идея! Будет чем огреть похотливого купца, если начнет приставать!

Несмотря на вес, Калина Фомич легко взлетел по лесенке на второй этаж. И тут же покатился обратно.

– Я тебе щас дам шампанского! Я тебе всю бутылку знаешь куда засуну? Снова за старое! Опять сучку в дом приволок?! – Задыхаясь, за ним бежала толстая баба в мятой неопрятной сорочке. Ее лицо было бледным и мокрым, в руках женщина сжимала грязную половую тряпку, которой от души хлестала Осетрова.

– Это попу… копу… покупательница…

– Не ври! Ты ведь клялся! Башмаки лизал!

Спустившись на первый этаж, баба, столь же толстая, как ее муж, сперва перевела дух, а потом завизжала на Сашеньку:

– Вон отсюдава!

Княгиня вскочила:

– Я, пожалуй…

Калина Фомич даже в размерах уменьшился. Виновато шепнул:

– Супружница моя больна. Давно не в себе.

– Сейчас я устрою тебе «не в себе»! – передразнила его жена и еще раз огрела тряпкой.

– Так его, так его, маменька! – сверху появилось еще одно создание, с виду хоть и молодое, но формами мало уступавшее родительнице.

– Ух, ведьма! – погрозил молодухе кулаком Осетров и учтиво обратился к Сашеньке: – Ввиду такого недоразумения, предлагаю вам выбрать отрез в любой из моих лавок. – Он сунул ей в руку бумажку с адресами и тихо-тихо добавил: – Трактир «Дедушка» в начале Большого. На чистой половине.

Ожидала Сашенька недолго – даже чай не успели подать.

– Немезида моя! – прозвучал знакомый баритон.

Всю жизнь Калина Осетров карабкался вверх, не до учения было, лишь в последние годы стал по театрам-операм хаживать. Слов там красивых нахватался, но вот значение их уточнить не удосужился.