Я.Ю. Анкарстрём, со временем ставший офицером, считал, что Густав III, сам пришедший к власти путём офицерского заговора, является тираном, несправедливо отодвинувшим от государственного кормила дворянство и давшим дорогу людям незнатным, «подлым». Следовательно, его необходимо устранить, то бишь убить. Таков был этот шведский руссоист.

А. в принципе культурный человек, но окурки под столом давит ногами.

Анкарстрём привлёк себе на помощь графа Риббинга и дворянина Хорна—потомков политических деятелей времён Карла XII и его сестры Ульрики. Риббинг и Хорн должны были подготовить только некоторые технические детали убийства, потому что честолюбивый Анкарстрём брал убийство короля на себя, считая его делом личной чести. Риббинг и Хорн, судя по всему, состояли в более широком заговоре, зревшем среди обиженных дворян и возглавлявшемся хитрым генералом Карлом Пехлином. Им не составило труда разжечь в груди Анкарстрёма благородный гнев и «расстелить» ему дорогу до места покушения на «тирана».

Они помогли убийце проникнуть на костюмированный бал, на котором тот беспрепятственно подошёл к Густаву III сзади и «храбро» выстрелили из пистолета ему в спину. Оркестр играл бравурную кадриль, и никто не услышал, как раздались выстрелы. Потом, конечно, разобрались, в чём дело, перекрыли выходы и предложили всем присутствующим снять маски. Убийца пытался скрыться и освободиться от пистолетов, но это ему не удалось.

Король тринадцать суток находился в мучительной агонии от полученных ран, пока не скончался, а заговорщик был казнён.

По полученным данным, покойный король будет похоронен в двух местах: у себя на родине и в столице.

Как бы там в шведской истории с Ёрвеллем ни было, переезд посольства в новое здание из старого, располагавшегося на Виллагатан, тоже в тихом, уютном и респектабельном районе Эстермальм, было несомненно большим благом, потому что в старом здании становилось уже тесно.

Но, как всегда водится, самому работоспособному отделу посольства — консульскому — не хватило места на улице имени опекуна убийцы самого любимого шведского короля, и мне пришлось ещё несколько лет поработать в старом здании и поохра-нять там давно выветрившийся дух Александры Коллонтай, Зои Воскресенской (Рыбкиной) и некоторых других широко и менее широко известных лиц.

Впрочем, дух А. Коллонтай благополучно переселился в новое здание, где ему и его материальному воплощению в виде сохранившихся немногочисленных предметов, когда-то принадлежавших легендарной революционерке и послу, отвели комнату-музей, которую время от времени — не для каждого гостя — открывали по личному указанию посла Михаила Даниловича Яковлева. Небольшой письменный стол, за которым работала Коллонтай, письменный прибор, стул, пара статуэток, шкаф — вот и всё, что осталось от человека, владевшего когда-то умами сотен и сотен тысяч людей и приложившего немало стараний, чтобы заморочить эти умы «новыми революционными» понятиями о смысле жизни, о свободной любви. И хотя умерла А. Коллонтай в Москве, думается, душа её осталась витать в Швеции: за долгие годы работы там она оторвалась от своей родины, а сталинский режим давно лишил её всяких иллюзий относительно «завоеваний революции».

Весьма странно распоряжается иногда судьба. Ну, разве можно специально устроить так, чтобы бунтарский дух «пчёлки» и «неутомимой жрицы» любви упокоился именно в стране, ставшей царством свободной любви! Стране, объявившей её сначала персоной нон грата, а потом выдавшей посольский агреман. И какая яркая и драматичная биография!

Сами стены в доме на Виллагатан своими облезлыми обоями, потрескавшейся штукатуркой на высоких потолках, отбитой лепниной, своей запущенностью и захламленностью, казалось, взывали к памяти тех, кто зимними длинными вечерами сидел внутри их за расшифровкой длиннющих шифрованных «портянок» из внушавшего страх Центра, у кого сердце сжималось при известиях о том, что немцы стоят под Москвой, у кого не раз опускались руки от бесполезных попыток договориться о чём бы то ни было с «нейтральными» шведами, кто жестоко экономил на скудных представительских и при самой плохой игре делал приятную мину, кто страдал здесь, переживал, радовался удачам и трудился на благо страны.

Зоя Воскресенская, жена резидента Бориса Рыбкина, сама сотрудница резидентуры, которая закончит свою служебную карьеру в администрации ГУЛАГа, сосланная туда из разведки за своё «упрямство» и несогласие с начальством, через двадцать лет станет писательницей и вспомнит те тревожные годы войны в мирном бюргерском Стокгольме, единственном городе в Европе, утопавшем в море мирных огней.

...Александре Коллонтай наносит визит британский посол Виктор Маллета и вручает роскошный букет. Через несколько дней у советского посла возникает повод для ответного знака внимания — кажется, победоносные британские войска добились на каком-то фронте значительных успехов, и она решает послать послу его королевского величества цветы. В кассе посольства пусто, и Коллонтай даёт указание послать ему букет, который получила от него накануне.

Через день англичанин звонит по телефону на Виллагатан, благодарит за оказанное внимание и ехидно говорит:

— Странное дело, ваше превосходительство, неужели я вас так сильно огорчил, что вы вернули мне цветы?

— О нет, сэр Виктор, цветы великолепны, и я заказала вам копию вашего букета, — без промедления находится Коллонтай.

— Целую вам ручки, мадам. У вас отличный вкус! Поздравляю.

А чего стоит только одна история о том, как стокгольмская резидентура посылала связника в нацистский Берлин, чтобы восстановить утраченную связь с руководителями «Красной капеллы»!

По заданию Центра Зоя Воскресенская с мужем подобрала подходящего агента из числа шведов, тщательно проинструктировала его самого и снабдила письменными инструкциями для берлинского друга, заделав их в булавку для галстука. Агент подтвердил на встрече, что всё понял, и выехал в командировку.

Каково же было разочарование Рыбкиных, когда агент неожиданно вернулся с полпути, объяснив, что у него не выдержали от напряжения нервы и что ему всё время казалось, что его вот-вот арестуют. С трудом удалось убедить шведа, что оснований для подозрений у него нет и что бояться ему нечего. Легко сказать, что опасность не существует, но могу себе представить, что мог навыдумывать и представить себе в дороге тот мнительный швед. Шла война, и ехал он в самое пекло нацистов, от которых можно было ждать что угодно и для которых нейтралитет шведов был простой фикцией.