Пожарной бригаде положено покинуть депо через девяносто секунд после сигнала и далее следовать только что полученным и распечатанным на листке инструкциям и указаниям, поступающим в режиме реального времени на компьютерный монитор в кабине. Ему самому нравилось быть членом пожарного расчета.

Не понравилось только, когда его выставили оттуда.

Выставили совершенно незаслуженно. Мэтт был фокусником-любителем. Брайс помогал ему, показал несколько трюков, а потом этот паршивец начал использовать их как свои. Так быть не должно.

И да, он положит этому конец!

Машины с ревом пролетели мимо.

А в голове остался крик.

Мать.

Брайс заткнул пальцами уши. Но крик не умолкал.

Крик из той ночи.

Ночи, когда он вырвался на свободу.

— Ты готов, дорогой?

Она ввалилась, пошатываясь, в его спальню. Без ничего, если не считать красных туфель на каблуке. В губах кривая самокрутка с дюймовым пеплом на конце. Он лежал на кровати, читал комикс про Денниса-мучителя. С собой она принесла запах алкоголя и едкую, отдающую резиной вонь тлеющего наркотика.

Она тяжело опустилась на край кровати и удивленно посмотрела на сорвавшийся и спланировавший на ковер серый пепел. Длинные спутанные рыжие волосы упали на лицо — занавес над первым актом. Она протянула ему самокрутку и приказала затянуться. Он покорно затянулся. Еще, сказала она и сунула руку под одеяло. Схватила, сжала пальцы.

У него закружилась голова. Где-то глубоко в животе появилось странное, как бывает от щекотки, ощущение. Лицо обожгла жаркая волна стыда. В жадных, настойчивых прикосновениях ее пальцев было что-то эротичное. Дряблое, морщинистое тело скользнуло под одеяло, и комикс полетел на пол. Она еще сильнее сжала пенис и начала неторопливо и мягко его массировать. Брайс не хотел этого, но чувствовал, как он растет, увеличивается, крепнет.

— Мамочка сделает это лучше, — прошептала она. — У-у-у, какой большой мальчик. Какой большой! Какой милый! Тебя будут хотеть многие женщины, но они все нечистые, грязные. Ты слишком хорош для этой швали. Ты — маменькин мальчик. Большой маменькин мальчик. Дай-ка мне почувствовать тебя в себе.

Он хорошо помнил и другую ночь, тремя месяцами позже, на праздник святого Валентина. Ему было шестнадцать. Тогда он впервые выпил. С Рикки Хели, своим единственным школьным приятелем. Они оба были высокими, крепкими парнями и выглядели старше своих лет. В пабе связываться с ними не посмел никто. Рикки тоже был аутсайдером — симпатичное лицо и неуклюжее, долговязое тело. У них единственных в классе не было подружек, их даже не тянуло к девчонкам, и на свидание ни один, ни другой ни разу не ходили. Брайс и заговорить-то с девушкой не смел — боялся реакции матери.

В то утро они с Рикки получили, к нескрываемому изумлению одноклассников, по десятку валентинок с изъявлениями любви и страстных желаний от тайных обожательниц. Они даже поверили в чудо, но потом ухмылки товарищей выдали их коварную игру.

Вечером приятели ушли в загул. Они слонялись по Кейптауну, от паба к пабу, в некоторых из которых, по словам Рикки, можно было получить бесплатную выпивку. Кое-где мужчины постарше ставили им пиво и виски и заводили разговоры. Опрокинув стаканчик, Рикки хватал Брайса за руку и торопливо уводил, не обращая внимания на жалобы и протесты угощавших.

Брайс впервые отведал спиртного и, бредя домой по крутому подъему, мимо Квинс-Парка, цепляясь за так же нетвердо державшегося на ногах Рикки, чувствовал, как внутри у него разгорается злость. Пошатываясь, они добрались до Фрешфилд-роуд, пересекли широкую улицу и взяли курс на скромный домик, где жил Брайс.

— Спасибо, — пробормотал он. — Спасибо за помощь, Рикки. Уж и не знаю… — В глазах помутилось, и ему пришлось остановиться. Рикки вдруг подался к нему и крепко прилепился губами к его губам.

— Эй! — Брайс оттолкнул приятеля.

Рикки не отступил и, зажав его лицо между ладонями, приник еще сильнее и даже стал проталкивать язык в рот. Собравшись с силами, Брайс врезал правым коленом ему между ног, а когда Хели отшатнулся, шагнул вперед и смачно залепил кулаком в нос. Брызнула кровь. Хели попятился и, споткнувшись, свалился на землю.

— И больше не пытайся, педик гребаный, — прохрипел Брайс и, оставив приятеля на тротуаре с расквашенным носом, вошел в дом и закрыл за собой дверь.

И тут же услышал запинающийся голос матери.

— Это ты? — Она едва ворочала языком.

— Угу…

— Где шлялся?

— Гулял.

— Ты пил? — В голосе прорезались обвинительные нотки.

— Мне шестнадцать.

— Был с женщинами?

— Нет.

— Ты мне так нужен. Иди к мамочке.

Брайс тяжело и неохотно поднялся по ступенькам, с каждым неверным шагом все сильнее ненавидя это, ненавидя себя и то, что будут говорить в школе, если только узнают обо всем. Он протащился по площадке, толкнул дверь в ее спальню и остановился у порога. Мать сидела в своей розовой постели, с сигаретой в губах и почти пустым стаканом виски в руке. Груди едва не вываливались из кружевной сорочки.