В этом было что-то завораживающее, особенно на фоне кружащегося в доме дыма. Как будто я окунаю руку в чистый ручеёк, переливающийся в лучах тёплого весеннего солнца. Неожиданно очень правильным показалось мне разделить это сказочное ощущение с Виолеттой. Я подошёл к лежащей лицом на решётке девочке, но не осмелился приподнять её голову. Зияющую рану видеть не хотелось, так как я верил: каким человека увидишь в последний раз, таким он и запомнится навсегда. А этого ребёнка мне хотелось помнить живым, красивым и участливым, но никак не мёртвым. Встав на колени рядом с распластавшимся, отвратительно пахнущим тельцем, я почему-то подумал, что Хельман вовсе здесь и не мешает, наоборот, создаёт прямо-таки символический контраст между добром и злом. Потом мои пальцы снова взялись за камни и, зачерпывая полупустыми горстями, я медленно ссыпал их на волосы Виолетты. Да, она была и остаётся достойной только самого лучшего! И быть усыпанной бриллиантами — это то малое, что я мог сейчас для неё сделать.

Не хотелось никуда спешить — просто вот так сидеть и думать, что малышка лишь уснула, заигравшись и сама не заметив этого. Смог, кажется, стал сильнее, но я знал, что это никак не побеспокоит ребёнка. Однако то, что я увидел дальше (в забытьи или временно потеряв ориентацию), запомнил на всю жизнь, хотя, к счастью, после этого навсегда был оставлен образами и кошмарами, преследующими меня со дня смерти Валеры. Передо мной снова возникло это ужасное лицо, но теперь как никогда материальное и, кажется, считающее, что сегодня последний шанс за что-то поквитаться со мной. От монстра исходила исполинская сила и в то же время чувствовалась трогательная неуверенность и даже возможность если и не стать друзьями, то прийти к какому-то взаимному соглашению. Но я подобного никак не хотел, даже напротив, считал это лицо предвестником и молчаливым наблюдателем за всеми произошедшими со мной несчастьями. И когда рот монстра открылся, оттуда (чего я ожидал меньше всего) выскользнул не осклизлый трепыхающийся язык, а раздался тихий женский голос:

— Слушай меня!

Последовала шелестящая пауза… Кажется, существо набирало в невидимые лёгкие побольше воздуха, чтобы продолжить. Мне не хотелось слушать, но были ли варианты? Вокруг из дыма формировались тысячи маленьких извивающихся ручек, которые, казалось, цепко держали моё лицо и не позволяли отвернуться или хотя бы закрыть глаза. А посмотрев на них внимательнее, я обнаружил, что все они очень напоминают гибкие крестики, а их прикосновение к коже, кажется, сейчас вызовет такие же красные разводы, как и след от выстрела на виске Андрея.

— Тебе многое открылось. Я видел! — Теперь голос напоминал мужской и звучал неправдоподобно громко, кажется, сразу же забив мои уши серой, от чего они стали нестерпимо чесаться и, кажется, увеличиваться в размерах, раздуваться. — Посмотри на них, всё в моих силах!

Я мелко задрожал, когда дым вокруг практически развеялся, словно стремительно всасываемый невидимым пылесосом, и мёртвые тела вокруг начали оживать. Точнее, нет, они оставались лежать так же, как были, только, словно душа или какой-то образ, от них начали отделяться плотные и реалистичные, но слегка размытые сине-белые образы. Они были чем-то среднем между тем, как я помнил этих людей при жизни и тем, что произошло перед смертью. Хельман был словно просто сильно загоревший, с начавшей обильно шелушиться кожей. Он приподнял руки, изумлённо на них посмотрел и начал массировать грудь, постепенно ускоряя движения, и в какой-то момент я увидел, что у него в руках начинает появляться цепочка с крестиком. Хельман словно извлекает её из себя, вешает на грудь, и его тело, сотрясаясь в конвульсиях, расслабляется, а лицо затуманивается блаженным и отрешённым выражением. Так он и замирает, только сквозь голову, как набегающая тень, начинает проявляться и исчезать образ хитрого и ужасного монстра со зловещей ухмылкой, словно дремлющего глубоко внутри, но пытающегося освободиться.

«Дядя Кирилл, я теперь такая!» — от глухого голоса Виолетты я вздрогнул и с ужасом смотрел, как её простреленная часть головы, тактично скрытая копной волос, начинает приподниматься и оттуда, в её сложенные лодочкой на животе руки, с тихим перезвоном, ссыпается такая же цепочка с крестиком, как у Хельмана. Только девочка не вешает её на шею, а закусывает уголком губ и начинает посмеиваться, дёргаясь, словно сдерживая себя от хохота. А потом её рот невнятно произнёс: «Я хохотала бы от души и радовалась детству, но сам знаешь, что происходит, когда маленькие люди с крестиками открывают рты…»

Да, я прекрасно знал: они иногда задыхаются.

«А кроме того?» — Виолетта растянула на большом и указательном пальцах цепочку и прислонила к горлу, выкатив глаза и изображая спазмы.

— Задыхаются! — произнёс я.

Девочка прекратила изображать удушье и быстро закивала головой, глядя на меня пустым глубоким взглядом, словно прикидывая, сколько я ещё выдержу.

«Я тоже с тобой, Кирилл, — раздался голос Ани, и со скрежетом проникнув себе неестественно вывернутой рукой под рёбра, она теперь тоже держала в руке крест. Только повесила его на лоб и стала забавляться, наклоняя голову. А дождавшись, пока он свесится, она резко выгибалась вперёд и как будто ловила символ веры, надежды или заблуждения. — Как думаешь, меня забрал к себе Бог или сбивший водитель?»

Я попытался что-то ответить, но тут увидел подрагивающий силуэт хозяина дома, который пытается подняться в полный рост, держась за большой крест на манер канадки и аккуратно перебирая по нему вверх непропорционально маленькими руками. «Сейчас я чувствую себя намного лучше. Это чудо, самое настоящее чудо!» — хрипел он и закатывал глаза.

«Вот видишь, сейчас часть этих людей жива, они с тобой и даже могут разговаривать», — раздался голос головы и, уменьшившись в размерах, она легко полетела в мою сторону, напевая с плохо уловимым мотивом: «Кресты, крестики, перекрестья, крест на жизни…»

Когда существо приблизилось ко мне, то неожиданно замолчало, некоторое время словно разглядывало, а потом попросило: «Загляни через меня. Хочешь увидеть правду?» Искажённый гримасой рот начал расширяться, расползаясь, и за ним я увидел обыкновенную улицу, со спешащими людьми и автомобильной пробкой. Видимо, время было обеденное — многие несли пакеты с едой из ближайших кафешек или что-то жевали. Потом раздался песочный нарастающий шум, полыхнуло так, что всё превратилось на мгновение в ярко-белую бездну, потом так же неожиданно исчезло, оставив окружающее таким, как было, но не совсем. Часть людей стала такой же призрачно-синеватой, как недавно восставшие покойные, и на их груди ярко-жёлтым огнём полыхали кресты. Они продолжали двигаться среди окружающих, но всё больше ими не замечаемые, постепенно растворяющиеся и чернеющие. Когда такие люди касались других, те на некоторое время начинали терять цвет — блекнуть, но вскоре, отойдя на почтительное расстояние, снова сияли всеми красками жизни.