Женщина с ребенком на руках встала с кресла и направилась в сторону двери.

«Единственное, что я могу сказать, — промолвила она, — это то, что мне повезло, что я нахожусь здесь и могу проследить, чтобы ты больше не давал ей этого, вот и все». Она вышла, и через открытую дверь Альберту было видно, как она пересекла холл, подошла к нижней ступеньке лестницы и стала подниматься. На третьей или четвертой ступеньке она внезапно остановилась и так простояла несколько секунд, словно что-то припоминая. Затем она повернулась, довольно быстро спустилась и снова вошла в комнату.

— Альберт, — сказала она.

— Да?

— Я полагаю, в той последней бутылочке, что мы дали ей только что, не было ни капли твоего маточкина молочка?

— Не понимаю, с чего бы тебе так полагать, Мейбл.

— Альберт!

— Что случилось? — спросил он мягким, невинным тоном.

— Как ты посмел! — прокричала женщина.

На крупном бородатом лице Альберта Тейлора появилось страдальческое и озадаченное выражение.

«Я полагаю, тебе бы надо радоваться, что она получила новую большую дозу этого вещества. Лично я радуюсь этому. А это действительно большая доза, Мейбл, поверь мне».

Женщина стояла в дверном проеме, сжимая в руках спящего младенца и уставившись на мужа громадными глазами. Она стояла очень прямо, тело буквально застыло от гнева, лицо побледнело, а губы сжались плотнее, чем обычно.

— Попомни мои слова, — продолжал Альберт, — я готов побиться о заклад, что скоро мы получим первый приз на любом конкурсе младенцев, младенцев всей страны. Эй, а почему бы тебе не взвесить ее прямо сейчас и не посмотреть, какой будет результат? Хочешь, Мейбл, я схожу за весами и мы определим, насколько она тянет?

Женщина прошла прямо к большому столу в центре комнаты, положила на него ребенка и стала быстро распеленывать его.

«Да! — резко проговорила она. — Принеси весы!»

Она продолжала скидывать с ребенка нижнюю одежду.

Наконец она отколола скреплявшую подгузник булавку и оставила младенца совершенно голым.

— Но, Мейбл! — воскликнул Альберт. — Это же какое-то чудо! Она толстенькая как пончик!

И в самом деле, по сравнению с недавним временем количества веса, который девочка набрала, казалось поразительным. Маленькая впалая грудка с выступавшими со всех сторон ребрами была сейчас плотной, округлой наподобие бочонка, а живот гордо выпячивался ввысь. Как ни странно, ручки и ножки, казалось, отстали в своем развитии: такие же короткие и худенькие, они походили на маленькие палочки, выступавшие из жирного мяча.

— Посмотри! — воскликнул Альберт. — У нее на животике уже начал прорастать пушок — это чтобы ей теплее было! — Он протянул руку и хотел было уже пощекотать этот нежный, шелковистый, желтовато-коричневый пух, неожиданно появившихся на животе младенца.

— Не прикасайся к ней! — закричала женщина. Она обернулась и посмотрела на мужа; глаза ее горели, и сама она сейчас походила на маленькую испуганную птицу, вытянувшую в его сторону шею, словно готовая в любой момент взлететь, броситься в лицо и выклевать глаза.

— Постой, погоди же, — проговорил он, отступая.

— Ты сошел с ума! — прокричала она.

— Мейбл, подожди минутку, пожалуйста, потому что если ты продолжаешь думать, что это штука действительно опасная… Ведь ты же действительно так думаешь? Ну ладно, хорошо. Слушай меня внимательно. Сейчас я намерен доказать тебе, Мейбл, раз и навсегда доказать, что маточное молочко абсолютно безвредно для людей, даже если его принимать в громадных количествах. Например, скажи, почему мы в прошлом году получили меда в половину меньше, чем обычно? Объясни мне это.

Отступив назад, он оказался в трех-четырех метрах перед ней, что позволило ему ощутить себя в большей безопасности.

— Причина сокращения вдвое нашего прошлогоднего урожая меда заключается в том, — растолковывал он медленно, чуть понизив голос, — что сто своих ульев я переоборудовал для производства маточного молочка.

— Что ты сделал?

— Ага, — прошептал он. — Я знал, что могу удивить тебя. И я продолжал заниматься все этим прямо у тебя под носом. — Его маленькие глазки мельком глянули на нее, а в уголках губ змеилась хитроватая улыбка.

— Но ты никогда не догадаешься, зачем я все это проделал, — сказал он. — Вплоть до сегодняшнего дня я не решался даже касаться этой темы, поскольку опасался, что это может… ну… отчасти смутить тебя.

Возникла небольшая пауза. Он сцепил руки перед собой на уровне груди и потирал ладони одну о другую, издавая при этом мягкий скребущий звук.

— Ты помнишь ту цитату, которую я прочитал тебе из журнала? Насчет крыс? Позволь мне объяснить, как все было дальше? «Стилл и Бардетт обнаружили, что мужская особь крысы, которая прежде была неспособна к размножению…» — Он заколебался, затем улыбка его расползлась шире, обнажая зубы.