Много лет назад, когда мужчины еще охотились, углубляясь далеко в лес, а их жены управлялись по хозяйству, изо дня в день все больше и больше появлялось постаревших и опечаленных вдов. Их красивые и сильные мужья, как обычно, уходили в лес, но не возвращались по вечерам с охоты. А те, кто приходили, встревоженные и усталые, на следующее утро шли на поиски пропавших, и многих из них видели в последний раз.

Лес пожирал все новые и новые жертвы, не открывая своей ужасной тайны, и тогда старики запретили кому-либо покидать пределы поселка. Много воды утекло с тех пор, но деревянный ящик с трупом обезьяны, который жители отказались похоронить на местном кладбище, пришлось везти в город на почтовой машине, приезжавшей к нам раз в неделю. Единственная заросшая и разбитая дорога соединяла нас с внешним миром, и иногда по ней до нас добирались чужие люди, но никому не удавалось вернуться обратно. И только старая колымага-грузовичок с завидной точностью курсировала взад и вперед вместе с добродушным шофером с разноцветными глазами. Что до нас, то мы давно уже научились не задавать вопросов.

Я вышел на центральную улицу поселка.

У Сэма горел свет. Хорошо, что мне не придется его будить. Я поднялся по обвалившемуся крыльцу и открыл дверь. Сэм не заметил меня, он низко наклонился к столу и что-то торопливо писал в своем дневнике. Я подошел сзади и воткнул нож между пятым и шестым позвонком. Где-то вдалеке звенели цикады.

Я вылез через окно и вернулся в лес, чтобы начать все сначала.

— Альберт, меня это страшно тревожит, — сказала миссис Тэйлор.

Она не отрывала взгляда от младенца, совершенно неподвижно лежащего на ее согнутой левой руке.

— Я просто чувствую, здесь что-то не так.

Кожа на личике ребенка полупросвечивалась как перламутровая, туго обтянув кости.

— Попробуй еще раз, — сказал Альберт Тэйлор.

— Все это бесполезно.

— Надо все же пытаться, Мейбл, — сказал он.

Из кастрюли с горячей водой она вынула бутылочку с молоком и вытряхнула несколько капель на тыльную сторону своего запястья, проверяя температуру.

— Ну, давай, — прошептала она, — давай, малыш. Просыпайся, надо немножко покушать.

Рядом на столе стояла лампа, и свет создавал вокруг женщины мягкий желтый ореол.

— Пожалуйста, — сказала она. — Ну хоть капельку еще.

Муж наблюдал за ней поверх своего журнала. Он видел, жена полужива от усталости, а ее бледное овальное лицо, обычно серьезное и спокойное, сейчас искажало отчаяние. Но даже несмотря на это, очерк ее головы, когда она смотрела на ребенка, был удивительно хорош.

— Ну, вот, видишь, — пробормотала она. — Все без толку. Не хочет она есть.

Она поднесла бутылочку к свету, прищурившись посмотрела на градуировку.

— Снова одна унция — вот и все, что она съела. Нет, даже этого нет, всего лишь три четверти. Да разве этого хватит, чтобы выжить, Альберт, конечно же нет. Я страшно беспокоюсь.

— Я знаю, — сказал он.

— Если бы только они разобрались, в чем тут дело.

— Мейбл, ничего страшного в этом нет. Это просто вопрос времени.

— А я знаю, что-то здесь не так.

— Доктор Робинсон уверяет, что все в порядке.

— Послушай, — проговорила она, вставая. — Тебе не удастся убедить меня, что это нормально, когда полуторамесячный ребенок весит меньше, на целых два фунта меньше, чем после рождения. Ты только посмотри на эти ноги! Сплошные кожа да кости!

Крошечное дитя вяло лежало на ее руке без малейшего движения.

— Доктор Робинсон сказал, чтоб ты перестала изводить себя, Мейбл. И тот, другой доктор сказал то же самое.

— Вот те раз! Чудеса да и только! Я должна успокоиться!

— Не надо, Мейбл.

— И что же, по его мнению, я должна делать? Воспринимать все это как некую шутку?

— Он не говорил так.

— Ненавижу этих докторов! Всех их ненавижу! — закричала женщина и, отпрянув в сторону, быстро пошла из комнаты по направлению к лестнице, унося с собой ребенка.

Альберт Тэйлор остался сидеть как сидел; он не стал останавливать ее.

Немного спустя он услышал, как жена ходит в спальне прямо у него над головой, ее шаги нервно частили по линолеуму пола — топ, топ, топ… Скоро шаги стихнут, и тогда он тоже поднимется и пройдет к ней, а когда войдет в спальню, то как обычно, найдет ее сидящей возле колыбели — она будет неотрывно глядеть на младенца и тихонько плакать, не желая покидать его.

— Альберт, она голодает, — скажет жена.

— А я говорю, что это не так.

— Она голодает. Я точно знаю. И еще, Альберт…

— Да?

— Я уверена, что и ты это знаешь, просто не хочешь признаться. Разве не так?

Который уже вечер повторялось одно и то же.

На прошлой неделе они снова отвезли ребенка в больницу, доктор внимательно осмотрел девочку и сказал, что им не о чем волноваться.

— Доктор, нам потребовалось девять лет, чтобы родить этого ребенка, — сказала Мейбл. — Я знаю, что не переживу, если с ней что-нибудь случится.