– Сразу по прибытии Геракла я протестировал работу всех его органов. Результат таков: физическое состояние Геракла безупречно.

– А психическое?

Дзержинец сам не мог сказать бы сказать, как получилось, что с его языка сорвался этот вопрос. Возможно, он пытался пошутить. Однако реакция Степанова оказалась более чем странной. Профессор смешался, взгляд его забегал, руки нервно засучили. Дзержинец насторожился.

– Психическое? – переспросил Степанов.

– Что? Есть какие-то изменения? – насторожился Дзержинец.

– Я не могу так сразу ответить на этот вопрос, полковник, – произнес профессор, – нужно провести более глубокие исследования.

– Но есть какие-то намеки?

Степанов помолчал, по-прежнему избегая взгляда Дзержинца.

– Наверное, нет, полковник. Скорее всего, это просто сказалась усталость… – профессор умолк.

– Чья усталость, ваша или его?

– Я имею в виду Геракла. Он показался мне немного возбужденным. Но сегодня, по-моему, все хорошо.

– Вы уверены?

– Послушайте, полковник, – произнес Степанов, собравшись духом, – я уверен в одном: у меня все под контролем.

– Вам виднее, – ответил Дзержинец, но было ясно, что зародившиеся сомнения не оставляют его.

– Полковник, – заговорил Степанов, – вы отличный психолог, вам самому ничего не показалось странным в поведении Геракла, ведь вы проговорили с ним почти два часа?

– Представьте, нет, профессор. Геракл показался мне спокойным, уверенным в себе и на редкость хладнокровным. Мне импонируют эти черты в людях и я остался вполне доволен им. Но если вы, будучи специалистом, в чем-то сомневаетесь, значит, на это есть причины.

– Вы, как всегда, очень мнительны, полковник, – сказал успокоенный Степанов, – на самом деле ничего такого нет и не было. Дело очень деликатное, не знаю даже, как объяснить вам. Понимаете, создавая Геракла я постарался сделать его мозг способным к развитию, диалектике. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Наверное, – ответил Дзержинец, – вы хотите сказать, что нервная система этого вашего питомца более чувствительна, чем у представителей прежних серий, я правильно вас понял?

– Да, что-то в этом роде. И не только нервная система, но и, так сказать, душевная организация. Предыдущие экземпляры были скорее биологическими роботами, Геракла же можно с полным правом назвать человеком, если показателем принадлежности к человечеству может считаться наличие души.

– Это хорошо или плохо?

– Видите ли, полковник, здесь, как и во всем другом наличествуют две стороны медали. Геракл способен самостоятельно принимать решения. Так сказать, импровизировать. Причем, его мощный интеллект и развитая интуиция позволяют рассчитывать, что принятое решение будет максимально оптимальным.

Дзержинец кивнул:

– Это я и оценил в вашем питомце.

– Но с другой стороны, человек, обладающий способностью принимать решения, может также и делать выводы. В момент, когда он находится вне моей досягаемости, этот процесс не поддается моему контролю. Вчера при разговоре с Гераклом мне показалось, что его восприятие жизни несколько изменилось.

В его суждениях появилось больше независимости.

– Означает ли это, что Геракл способен выйти из-под контроля? – Дзержинец проявлял все больше озабоченности.

– Гипотетически, да, – подумав проговорил Степанов, – но поскольку я постоянно владею ситуацией, этого не случится, по крайней мере, – выдержал многозначительную паузу, – до тех пор, пока я жив.

– Вы намекаете, что существуют особые методы воздействия на сознание Геракла, которыми владеете только вы?

– Приятно иметь дело с умным человеком, – Степанов издал тихий смешок и добавил: – но самое замечательное, это то, что сие зависит не от моего злобного умысла. Просто процесс генезиса происходил таким образом.

– То есть, Геракл устроен таким образом, что установка психопрограммы для него невозможна?

– Ни в коей мере, полковник! – засуетился Антон Николаевич. – В нем заложена определенная программа. Вы же не думаете, что я вот так запросто отправил галобионта на столь сложное задание? Разумеется, нет!

Степанов от всего сердца надеялся, что Дзержинец не заметит, как он лжет.

– Но жесткую психопрограмму я решил пока не устанавливать, – продолжал Степанов более уверенно, – поскольку от этого мы могли бы многое потерять. Вы лучше меня знаете, что в любой операции возникает хоть одна внештатная ситуация. Всего предусмотреть невозможно. И, – завершил Антон Николаевич уже совершенно спокойно, с долей даже самодовольства, – успех операции в Баренцевом море доказывает, что выбранная мною тактика нас не подвела. А вот как бы действовал Геракл, находись он под жесткой психопрограммой, я даже не рискую предполагать.

Подумав, Дзержинец решил, что Антон Николаевич прав.

– И все же хотелось бы знать, профессор, есть ли какие-нибудь меры воздействия на него в критической ситуации, буде таковая возникнет?

– Безусловно! Я владею некоторыми секретами. Достаточно посмотреть, как ведет себя Геракл в моем присутствии, чтобы отбросить все сомнения в его безусловной преданности мне, своему хозяину.

И это самодовольное утверждение не вызвало у полковника протеста.

– Превосходно, профессор, я понял ваш намек, – профессор с облегчением заметил, что лицо Дзержинца просветлело, казалось, Дзержинец даже повеселел и настроился на прежний иронический тон, – я и раньше заботился о вашем благополучии, а теперь удвою свои старания. Кстати, раз уж наш разговор зашел в такое русло, хочу еще раз высказать свое восхищение вашим замечательным внешним видом. Я знаю вас уже не первый и даже не второй десяток лет, но, по-моему, вы выглядите даже лучше, чем прежде.