– Только не «бегемоту», – сказал Квирренбах. – Сразу после отстыковки он летит по касательной относительно поверхности станции, словно камень из пращи. Но уже через миг корабль запускает двигатели малой тяги и создает ускорение в одно g. Затем ему необходимо чуть свернуть, чтобы избежать столкновения, проходя мимо станции. Полагаю, это единственная по-настоящему сложная часть путешествия – одна минута, когда мы действительно рискуем напитками в желудке. Но наш пилот-кашалот, кажется, знает свое дело.

– Кашалот?

– Для управления этими штуками используют генетически модифицированных китообразных. Дельфинов, китов… Система управления шаттлом напрямую связана с их нервной системой. Не беспокойтесь, они еще никого не убили. Большую часть пути полет будет плавным, как сейчас. Корабль просто погрузится в атмосферу очень мягко и медленно. Попав в любую плотную среду, «бегемот» двигается как дирижабль, только с жесткой оболочкой. По мере приближения к поверхности он накапливает такой запас плавучести, что вынужден включить двигатели малой тяги, чтобы не всплыть. Это действительно напоминает погружение.

Квирренбах щелкнул пальцами, подзывая слугу:

– Однако не помешает выпить. Что желаете, Таннер?

Я выглянул в окно: диск Йеллоустона встал вертикально, так что планета напоминала глухую желтоватую стену.

– Не знаю. А что здесь принято пить?

Горизонт Йеллоустона начал медленно выпрямляться. В это время «бегемот» перестал подстраиваться под скорость, с которой «карусель» двигалась по орбите. Полет действительно проходил гладко и без неожиданностей. Но за этим стояли точнейшие расчеты. Достигнув геостационарной орбиты, мы должны были зависнуть точно над Городом Бездны, а не на расстоянии от него.

Однако, хотя мы и находились в тысячах километрах над поверхностью, гравитация Йеллоустона уже давала о себе знать. С тем же успехом мы могли сидеть на вершине высочайшей горы, пронизывающей атмосферный слой. Медленно, с неторопливым спокойствием, которое вполне подходило к его прозвищу, «бегемот» начал спуск.

Мы с Квирренбахом молча любовались панорамой.

Йеллоустон походил на Титан из Солнечной системы как родной брат, но был потяжелее и являлся планетой, а не спутником. Хаотические ядовитые смеси азота, метана и аммиака образовали атмосферу, окрашенную всеми мыслимыми оттенками желтого: охристый, оранжевый и коричневатый тона, вплетаясь в великолепные спирали циклонов, создавали причудливые узоры, словно нарисованные тончайшей кистью. На большей части Йеллоустона царил леденящий холод. Прибавьте к этому ураганы, ливневые паводки и электрические бури. В далеком прошлом орбита, по которой планета вращается вокруг Эпсилона Эридана, изменилась после сближения с Мандариновой Мечтой – массивным газовым гигантом, который сейчас занимал место на дальней орбите. Это случилось сотни миллионов лет назад, но кора Йеллоустона все еще не отошла от тектонических потрясений, энергия все еще сочится из глубины планеты к поверхности. Бытует гипотеза, что Глаз Марко – единственный спутник Йеллоустона – прежде вращался вокруг газового гиганта, что объясняет наличие странных кратеров на одной стороне луны.

Согласитесь, Йеллоустон – неприветливое местечко. Но люди все равно обосновались здесь. Я попытался представить себе эту планету в расцвете Бель-Эпок. Спускаясь в атмосферу Йеллоустона, ты знаешь, что под слоями золотистых облаков лежат города, прекрасные как мечта, и самый величественный из них – Город Бездны. Более двухсот лет сияющей славы… До последних дней невозможно было предположить, что ей не дано продлиться еще столько же. Ни декадентского увядания, ни героического перенапряжения. Но затем пришла эпидемия, и желтый стал цветом болезни, приобрел оттенки блевотины, желчи и гноя. Под желтушным покровом атмосферы скрывались недужные города, язвами рассыпанные по поверхности планеты.

Я пригубил коктейль, заказанный для меня Квирренбахом. Славный был мирок. Увы, именно «был».

Сказать, что «бегемот» врезался в атмосферу, было бы ошибкой. Он погрузился в нее, опускаясь так медленно, что корпус почти не испытывал трения. Небо над нами перестало быть непроглядно-черным и начало приобретать слабые оттенки пурпура, а затем охры. Наш вес то и дело колебался – видимо, «бегемот» попадал в зоны давления, которые не мог проскочить быстро, – но не более чем на десять-пятнадцать процентов.

– Она все еще прекрасна. Вам не кажется?

Мой спутник был прав. Иногда случайный шквал или перемена в химическом составе нижних слоев атмосферы делали прореху в желтом облачном покрове, и тогда перед нами открывалась восхитительная картина. Блестящие зеркала озер замерзшего аммиака, психоделические обнажения горных пород, с выветрелыми донельзя останцами-шпилями и арками высотой в милю – этакие полузарытые кости исполинских животных. И колонии одноклеточных – их лиловые и изумрудные пленки покрывали землю огромными глянцевыми пятнами и пронизывали, словно жилами, геологические пласты. Эти организмы существовали еще в ледниковый период, и то, что они уцелели до сих пор, не укладывалось в голове. Повсюду виднелись купола маленьких аванпостов, но нигде ничего похожего на города. Сейчас на Йеллоустоне осталась лишь горстка поселений величиной с десятую часть Города Бездны – и ни одного равного ему. Даже второй по величине город, Феррисвиль, по сравнению с ним просто захолустная дыра.

– Гостеприимное местечко, – произнес я насмешливо.

– Да… пожалуй, вы правы, – отозвался Квирренбах. – Вот поднакоплю впечатлений, заработаю денег – сразу уберусь отсюда.

– А чем вы собираетесь зарабатывать?

– Для композитора это не проблема. Нужно лишь найти богача, который не прочь спонсировать создание шедевра. Богачам кажется, что таким образом они приобщаются к бессмертию.

– А если ваш спонсор уже бессмертен… или послесмертен – как там они себя называют?

– Даже послесмертный не может быть уверен, что однажды не умрет окончательно. Так что желание оставить след в истории этой публике не чуждо. Вдобавок в Городе Бездны много людей, которые были послесмертными, но сейчас столкнулись с неминуемой перспективой смерти.