Слишком поздно понял он, что свое желание выйти замуж Антонина Ивановна приняла за любовь.

Петр Ильич бунтует против вторжения в его жизнь абсолютно чуждого ему во всем человека. Он не может творить в присутствии этой женщины, а значит — не может жить…

И снова, как и раньше, на помощь пришла Музыка.

"…От нравственного страдания никто не обеспечен, — рассуждал в письмах к близким композитор. — Что касается меня, то есть одно средство, могущее заглушить его: это — труд".

Клавир "Евгения Онегина" Чайковский высылает Надежде Филаретовне фон Мекк, а не Антонине Милюковой, с которой после трех недель совместного существования расстается навсегда. Ей, бесценному другу, он признается в том, что, несмотря на все невзгоды минувших дней, "Онегин", быть может, первое произведение, написанное в состоянии блаженной легкости, без мучительной борьбы и упреков самому себе.

Опера Чайковского "Евгений Онегин" была поставлена 17 марта 1879 года силами студентов Московской консерватории под управлением Николая Григорьевича Рубинштейна и имела значительный успех. Чайковский, тайно присутствовавший на всех репетициях, с невыразимым волнением слушал свое произведение. Его одолевали сомнения по поводу того, что пришлось "урезать" Пушкина, кое-где включить необходимые по законам оперной сцены номера. Однако дух Пушкина он сохранил — в этом не сомневается ни на мгновение.

Иван Сергеевич Тургенев, еще десять лет назад предрекший Чайковскому большое будущее, был очарован музыкой оперы. В письме к Льву Николаевичу Толстому он называет ее "несомненно замечательной", особенно выделяя "лирические, мелодические места".

Критику в адрес оперы заглушила волна восхищений широкой музыкальной публики. Выпущенный Юргенсоном клавир "Евгения Онегина" был мгновенно раскуплен. Оперу ставили в домашних спектаклях, разучивали в кружках целые сцены, делали фортепьянные обработки арий, дуэтов, танцевальных номеров. Великий венгерский композитор и блистательный пианист Ференц Лист сделал из звучащего в последнем действии оперы Полонеза великолепную концертную пьесу, обошедшую весь мир.

Долог был путь "Евгения Онегина" на большую сцену: автор до последнего противился постановке своей любимой оперы в казенных театрах, боясь их обычной рутины. Убедили друзья, артисты оперы, сразу же пылко полюбившие новое произведение Чайковского.

Кроме Москвы и Петербурга, оперу поставили в Тифлисе, Казани, Киеве, а также за границей: в Праге и в Гамбурге. Знаменитый чешский композитор Антонин Дворжак писал: "…музыка оперы "Евгений Онегин" — это музыка, манящая нас к себе и проникающая так глубоко в душу, что ее нельзя забыть".

В Гамбурге "Евгением Онегиным" дирижировал известный немецкий композитор и дирижер Густав Малер, чье исполнение оперы Чайковский счел гениальным.

В Кларане, небольшом курортном городке в Швейцарии, Петр Ильич вдруг почувствовал себя настолько хорошо, что обо всем пережитом полгода назад забыл или думал как о каком-то кошмарном сне.

Петра Ильича сопровождали в путешествии за границу брат Модест и его глухонемой воспитанник, мальчик Коля Конради, к которому братья Чайковские привязались, как к родному сыну. Частые и длительные прогулки, доверительные беседы о музыке, искусстве, прочитанных книгах — все это самым благотворным образом сказывалось на здоровье композитора, так что в конце концов он пришел в столь благоприятное расположение духа, что сочинение музыки сделалось "сплошным наслаждением".

Неожиданно захотелось написать большое произведение для скрипки с оркестром — в одночасье выкристаллизовалась в голове и в сердце пленительная тема в ре мажоре. Ноты ложились на бумагу уверенно и быстро, незаметно летело за работой время. Скрипач Иосиф Котек, приехавший ненадолго в Кларам, с удовольствием давал необходимые профессиональные советы, касавшиеся технических детален, проигрывал написанное, восхищался… Обычно вечер кончался музицированием — Чайковский охотно аккомпанировал Котеку и Моцарта, и Бетховена, и Паганини.

— Знаешь, Модичка, тот человек, который в мае задумал жениться, в июне как ни в чем не бывало написал целую оперу, в июле женился, в сентябре убежал от жены, был не я, а другой Петр Ильич, — как-то сказал Чайковский брату, когда они сидели втроем за ужином в маленьком ресторанчике. — Зато я — тот самый Петр Ильич, который завершил сегодня скрипичный концерт. Поздравь меня, Модя, с успехом, а остальное, то есть слава, меня, как ты знаешь, не волнует ни в коей мере. Тем более, что я не собираюсь ее добиваться посредством визитов к так называемым "тузам".

— Ты скромничаешь, брат, твоя музыка уже звучит почти во всей Европе, — возразил Модест Ильич. — Что касается славы, то тут ты прав, ибо настоящий артист действительно не должен смущаться недостаточностью оценки его современниками.

— Ну, насчет всей Европы ты, положим, хватил лишку… Моя музыка слишком русская, чтобы пользоваться успехом за границей. А русский элемент, как ты знаешь, еще не завоевал себе достаточно прочное место в умах и сердцах европейцев. Однако ж, как мне кажется, это дело недалекого будущего. Пока же "Ромео и Джульетту" ошикали в Париже. Чем я, признаться, нисколько не огорчен. Догадываешься почему?