Чайковский смотрит в темное, исхлестанное холодным дождем окно. Может, по либретто и в самом деле не совсем понятно, почему старый князь, узнав о смерти Чародейки, убивает не отравившую ее жену, а сына. В музыке он непременно покажет это. То, что даже мертвая Настасья вызывает в душе такое неистовое чувство любви, что счастливый соперник, будь он хоть собственный сын, превращается в самого заклятого врага. Удивительная, удивительная женщина эта Настасья, в чем-то даже для него непостижимая. Наверно, такой самоотверженной, такой безграничной любви на самом деле нет места на этом свете…

"Чародейку" принял к постановке Мариинский театр. В Петербурге, куда Чайковский приехал для дирижирования концертом из своих произведений, стоял холодный вьюжный февраль. Очень расстроило известие о безвременной кончине Бородина — его Петр Ильич ценил за большой талант, скромность, душевную деликатность. Привлекла внимание выставка Товарищества передвижников в доме на Сергиевской улице. Повеяло свежестью, новизной ощущений, захотелось исколесить Россию вдоль и поперек, утопая в золотистой ржи и цветущих травах, любуясь величием древних городов и жанровыми сценами в трактирах и харчевнях. Особенно понравилась "Боярыня Морозова" Сурикова — страстное, одержимое, прекрасное лицо. Такая и на смерть пойдет — не охнет. Было бы за что. Кажется, боярыню Морозову замуровали в срубе, где она умерла без единого стона или жалобы.

Эта женщина шла на смерть ради веры, Кума Настасья — во имя любви. Как прекрасны в своей безграничной жертвенности русские женщины!

Первым представлением оперы "Чародейка" в Мариинском театре дирижировал автор, хотя в день премьеры чувствовал себя совершенно разбитым. Опера имела умеренный успех, аристократическая публика партера не слишком восторгалась народными мелодиями, органично вплетенными в музыку оперы.

И критика, как обычно, не смогла по достоинству оценить новое произведение Чайковского. Композитора обвиняли в отсутствии вдохновения, в несостоятельности как оперного драматурга. А Цезарь Кюи умудрился отыскать в истинно русской музыке "Чародейки" "итальянизмы".

Горько переживал композитор неуспех последнего детища, однако это нисколько не повлияло на его творческое кредо: писать не ради славы, а следуя призванию души.

Закончив инструментовку "Чародейки", Чайковский волей судеб оказался в том самом Нижнем Новгороде, где жила когда-то его Кума Настасья. Здесь он сел на пароход и плыл никем не узнанный вниз по Волге до самой Астрахани.

Май стоял теплый, солнечный. Волга-матушка привольно несла свои воды мимо древних русских городов, упоминаемых еще в старинных летописях. Понравились Казань и Самара, в Царицыне Петр Ильич дивился сочетанию несочетаемого: пустынная немощеная площадь, в центре которой возвышался дом "на венский лад".

Путешествие складывалось удачно, тем более что его одиночества на этот раз никто не нарушил.

Утопающий в цветущих садах Баку показался Чайковскому сказочным восточным городом. Каспийское море приветливо голубело под жарким солнцем. Невольно вспомнилась полная неги прекрасная страна Шехерезады и Фирдоуси, даже захотелось написать что-либо на персидский сюжет. Правда, сейчас ему требовался хороший и продолжительный отдых, ради чего он теперь и ехал в Тифлис.

Брат и все его домочадцы были несказанно рады приезду дорогого и долгожданного гостя.

— Ты прямо как снег на голову свалился, — смеялся Анатолий Ильич, радостно обнимая старшего брата. — А снег в такую жару, как ты понимаешь, большое наслаждение. Какой же ты, брат, неутомимый путешественник. Вообще-то все мы, Чайковские, как мне кажется, произошли от самых что ни на есть кочевых цыган.

Тифлис поразил Чайковского соединением "Азии с Европой", в чем он усмотрел главную прелесть этого города. В Тифлисе был отличный оперный театр, ставивший "Мазепу", тифлисцы охотно посещали симфонические собрания, знали, любили музыку Петра Ильича Чайковского.

— Можешь себе представить, Анатолий, что среди этих пышных красот Кавказа меня вдруг потянуло… Как ты думаешь, куда?

Братья только что вышли из балагана, в котором творил чудеса силы и ловкости самый настоящий великан и теперь намеревались побродить по роскошному, полному редкостных цветов, кустарников и деревьев Ботаническому саду.

— Русского человека обычно тянет туда, где нас нет, — улыбнулся Анатолий. — Угадал?

— На этот раз не совсем. Потому что предмет моего теперешнего желания всегда со мной. Я говорю о музыке Моцарта. Не спорю, он, как никто другой, популярен в России, однако ж есть такие его произведения, о которых даже наши самые просвещенные музыканты не ведают.

— Ты хочешь сказать, что собираешься остаток дней своих посвятить популяризации творчества твоего божественного Моцарта и начнешь эту просветительскую деятельность в нашем славном Тифлисе?

Петр Ильич весело рассмеялся.

— Опять не угадал. Да что с тобой сегодня, Толя? Неужто и ты, как и Надежда Филаретовна, ревнуешь меня к моему музыкальному кумиру? Да, не скрою — люблю в нем каждую ноту, ибо в человеке, которого любим, мы любим все. К тому же, Толя, я всецело обязан Моцарту тем, что посвятил свою жизнь музыке.