Разумеется, дело не в деньгах, теперь он зарабатывает вполне достаточно для того, чтобы вести скромный, но вполне безбедный образ жизни. Неужели его далекий друг мог хоть на минуту поверить в то, что его чувствами могут руководить материальные соображения?

Грустно, очень грустно. И больше не за себя, а за Надежду Филаретовну, теперь совсем одинокую, больную и душой, и телом. Чайковский вдруг представил ее не такой, какой она была на подаренной в год их знакомства фотографии: задумчивой, чуть-чуть печальной, с умными сострадательными глазами, а больной, немощной старухой, окруженной многочисленными родственниками и приживалками. Быть может, как раз сейчас этот хитрый ревнивый Пахульский нашептывает ей на ухо какую-либо очередную сплетню "о нашем общем друге". Мало ли их, злых и нечистоплотных, ходит по белу свету?..

Медленно, точно во сне, Петр Ильич оделся, выпил крепкого горячего чаю и вышел навстречу урагану. С северо-востока плыла, зловеще выгнув лохматую темно-серую спину, огромная, в полнеба, туча. Мимо про-цокал пустой извозчик, удивленно поглядывая на немолодого барина в расстегнутом сюртуке и без шляпы. Налетевший порыв ветра обдал Чайковского запахом соснового леса, остудил пылавшие, точно в лихорадке, щеки.

"Не ожидал, не ожидал, что она может сделаться ко мне другой. Мне казалось, скорей земной шар рассыплется в мелкие кусочки, — думал Чайковский. — И это все-таки случилось, и это переворачивает вверх дном мои воззрения на людей, мою веру в лучших из них…"

Петра Ильича Чайковского ждали новые творческие свершения, новые артистические триумфы в России и за ее пределами, однако ничто не могло заглушить горького разочарования, перечеркнувшего светлые воспоминания об удивительной, возвышенной, почти идеальной дружбе двух одиноких, но по-своему счастливых людей.

На поездку в Новый Свет Чайковский согласился неожиданно легко и даже не без удовольствия — его всегда манили дальние страны. Быть может, потому, что именно там он ощущал острую, болезненную тоску по Родине, любовь к которой с каждым годом росла и крепла. Из этой тоски часто рождались новые мелодии — издалека все виделось в ином свете. Как в свое время Тургеневу, написавшему в Париже свои самые "русские" произведения.

К началу 90-х годов его слава далеко перешагнула пределы России. Музыка Чайковского, взывающая к самому светлому, самому чистому в человеке, оказалась близка и понятна во всех уголках земного шара. Однако если русская литература в лице Тургенева, Достоевского, Толстого уже давно и прочно завоевала ведущее место в мире, русской музыке еще предстояло бороться за право встать в первые ряды мировой культуры.

Чайковский прекрасно понимал возложенную на него ответственную миссию. Он страстно желал, чтобы русская музыка покорила сердца всех людей земли.

Инициатива пригласить Чайковского принять участие в открытии грандиозного концертного зала "Карнеги-холл", выстроенного на средства мультимиллионера Эндрю Карнеги, исходила от известного американского дирижера Вальтера Дамроша, хорошо знакомого с оперным и симфоническим творчеством великого русского композитора.

18 апреля 1891 года пароход французской трансатлантической компании "Бретань" вышел из порта Гавр. Петру Ильичу предстояло более недели провести в открытом океане, среди незнакомых людей, в чуждой обстановке, наедине со своими мыслями.

А они были донельзя печальны. Накануне отплытия он узнал о смерти любимой сестры Саши, последовавшей от тяжкого неизлечимого недуга. Невероятным усилием воли подавил в себе желание немедленно вернуться в Россию, чтобы хоть как-то облегчить горе осиротевших племянников и племянниц.

В своей роскошной, богато обставленной каюте Чайковский чувствовал себя одиноким, несчастным, потерянным.

Прогулки по палубе, беседы с малознакомыми людьми, чтение — вот круг его занятий на ближайшую неделю. Куда ни глянь, раскинулись величавые бескрайние просторы Атлантики. И ни клочка суши. Душа цепенеет от этой строгой, однообразной красоты.

Чайковский пытается излить тоску в строчках дневника, гонит от себя мрачные думы, связанные со смертью Сашеньки, однако удается это далеко не всегда…

За столом царит полнейшая скука: нудная американская пара и малосимпатичная француженка, канадский епископ, ездивший в Ватикан за благословлением папы римского, а еще какая-то мисс неопределенного возраста, распевающая по вечерам в салоне итальянские романсы "так нагло и мерзко", что хоть уши затыкай.

Хорошо, хоть во втором классе едет знакомый по Руану коммивояжер — его приятели по крайней мере не строят из себя аристократов, не навязывают своих суждений и мнений.

На третий день начала портиться погода, а на пятый "Бретань" попала в центр жесточайшего урагана. "Все трещит, мы то проваливались в бездну, то вздымались до облаков, на палубу выйти даже и подумать нельзя, ибо ветер немедленно свалит…" — пишет Чайковский в дневнике.

Наконец на горизонте показалась облитая лучами утреннего солнца гигантская статуя Свободы.

26 апреля Петр Ильич Чайковский вступил на американскую землю.

И начались бесконечные интервью, файв о’клоки, то есть чаепития, визиты, знакомства…