Берик Джилкибаев, доктор филологических наук, писатель

Агзамов проснулся в прекрасном расположении духа. Голова чуть побаливала, но в теле была необыкновенная легкость. Сразу же вспомнился вчерашний банкет: чем больше пели ему дифирамбы, тем воздушней он себя ощущал и под конец окончательно впал в эйфорию. Банкетный зал был весь в зеркалах, и лысина Агзамова отражалась в них тысячекратно. Чем больше было славословий, тем больше витал он в облаках, как бог в жертвенном дыме, и в какой-то момент почувствовал, что не существует, достиг нирваны. И это ощущение повторялось несколько раз: когда сам Кулмуратов поздравил его с орденом, когда с другого конца стола его бывшая жена Азалия, сияя, как дворцовая люстра, подняла большой палец и когда юная официантка, которую он приметил с начала банкета, подавая коктейль, кинула на него обворожительный взгляд, полный преданности и покорности.

Правда, когда они оживленной толпой выходили из ресторана, к нему бросился какой-то бродяга в куцем коричневом пальто, с лохматыми, давно немытыми волосами. Он размахивал какой-то книгой и кричал что-то нечленораздельное. Охрана быстро убрала его с дороги, но Агзамова неприятно поразила недобрая ухмылка, переходящая в косой шрам, как бы увеличивающий эту ухмылку до бесконечности.

«Как же звали этого беднягу из Гюго?», – подумал Агзамов. – Кажется, Гуинплен… Ну и рожа… Где-то я его видел», – бессильно ворохнулось в мозгу. Агзамова охватило чувство смутной тревоги. Однако когда он уселся на заднее сидение «Ландкрузера», салон которого окунал в благоухающую атмосферу комфорта, Агзамов опять впал в эйфорию, близкую к несуществованию.

И вот теперь, проснувшись после банкета, Агзамов был рад, что существует, что договор с жизнью не расторгнут, что кожа шелковиста, а тело сибаритствует в приятном предощущении утренней зарядки.

По обыкновению он встал, и хотел было приняться за зарядку, но вдруг заметил что-то странное: на подушке и вдоль нее были рассыпаны какие-то коричневые зерна или дробинки, или родинки. Да, кажется, родинки. Рука Агзамова невольно потянулась к шее, где у него с юношеского возраста была целая россыпь то ли папиллом, то ли родинок, которых так и не удалось вывести в течение всей жизни. И вот, пожалуйста, – теперь они сами выпали, все в один день. Шея стала гладкой как каток, пальцы так и скользили, не натыкаясь ни на что. Агзамову стало неуютно, как будто он лишился какой-то защиты, как будто маленькие славные гномики, преданно прилепившиеся к его шее сегодня, исчезли, даже не попрощавшись. Агзамов принес с туалета совок, ладошкой ссыпал туда все родинки с подушки и постели, пошел в туалет и бестрепетно выкинул их в мусорницу. Это была особенность его характера. Странности не волновали его – то, что он не понимал, сразу выносил за скобки, выбрасывал из своей жизни.

Он подошел к окну, открыл форточку, сделал несколько взмахов руками и ногами, помотал головой, покосил глазами, сделал несколько вдохов и выдохов, посидел, отдохнул и пошел в ванну. Там он разделся и принял душ. При этом он полностью отдавался под власть теплых, нежных струй, глотал и сплевывал воду, сунул руку в пах и несколько минут стоял, держа на весу одрябшие яйца. «Вот бы увидела меня Аделаида Николаевна, мой заместитель», – лукаво подумал Агзамов, – мгновенно убирая руку со срамного места. Скользнув в халат, он почистил зубы и стал бриться. Процедура бритья всегда освежала Агзамова. Ему было приятно видеть, как в зеркале вместо заспанного брюзгливого типа с мешками под глазами появляется бодрячок с розовеющими щечками и озорным взглядом ласкающих и ласкающихся глаз.

Вот и сейчас тщательно побрившись, он посмотрел в зеркало и… оторопел. Лицо продолжало оставаться небритым. Станок выпал из его рук, он нагнулся, поднял его и снова посмотрелся в зеркало. На этот раз все было в порядке. Он увидел свою гладко выбритую физиономию, пристально всматривающуюся в зеркало. Не обнаружив далее ничего необычного, Агзамов пошел на кухню и приготовил себе кофе. В задумчивости закончив утреннюю трапезу, Агзамов взял заготовленный с вечера портфель и вскоре вышел во двор, где его ждал служебный «Ландкрузер». По обыкновению, Агзамов закурил и стал ждать, когда к нему подбежит улыбающийся водитель, чтобы проводить до машины. Однако из машины никто не вышел. Докурив сигарету, Агзамов подошел к машине, открыл дверцу, и, поднял было ногу, чтобы сесть, но тут его остановил строгий водительский окрик: «Извините, Вы кто?».

– Азар, да это же я, – смущенно пролепетал Агзамов.

– Извините, это машина Агзамова, – не допускающим возражения тоном, – сказал Азар. – Вы, наверное, что-то перепутали.

– Но ведь я и есть Агзамов, – растерянно улыбнулся Агзамов.

– Ты что, дядя, с луны упал, – усмехнулся водитель. – А ну, катись отсюда!

Дверь салона захлопнулась. Агзамов чуть не заплакал. Он и думать не мог, что милашка Азар, который упреждал малейшее его желание, может оказаться таким грубым и бесцеремонным.

Но Агзамову было некогда. Ему нужно было бежать на работу, в офис, где он должен был принять писателя из Франции, которому назначил встречу на десять ноль-ноль. Кроме того, сегодня после обеда он должен был лететь в США по приглашению одной международной организации. «А тебе я припомню!» – подумал Агзамов, хлопотливо пробегая мимо огромного «Ландкрузера», равнодушного, как мертвый динозавр. И было понятно, что мысль эта относится к шоферу, которого совсем не было видно за тонированными стеклами.

Агзамов поймал такси и поехал на работу. Но стоило войти ему в приемную, как секретарша, всегда такая милая, ласковая, можно сказать, само обаяние, уставилась на него круглыми глазами.

– Уважаемый, Вы к кому?

Агзамова передернуло от этого грубого, неприветливого тона.

– Сания, это же я, Агзам Агзамович, – еле выдавил он из себя.

– Вы посмотрите на себя, – раздраженно сказала секретарша, встала из-за стола, и, подойдя к нему, подвела его к зеркалу.