Я закатила глаза и принялась кусать нижнюю тубу, с понтом, мучительно вспоминая специфику восьмого отдела, хотя структуру Первого главного управления никогда на самом деле не знала.

— Арабский Восток, — подсказал Куницин, — Палестина, Египет, Иран, Афганистан, Пакистан — твои любимые края. Будешь работать с этой клиентурой. В первую очередь. Связь через меня по телефону. Об остальном я финансы, договоримся при следующей встрече. Согласна, Лозова?

— Господи, ну конечно!

Моя с трудом скрываемая радость убедила его. Да если б ты знал, подполковник Куницин, какую змею ты пригрел на груди! — думала я, от восторга переходя на стихи: — Весной возвращаются блудные птицы на родину. Что же их ждет впереди?.. Сбылась мечта идиотки.

— Мужик, хочешь отсосу?

Удивительно, что чем богаче были клиенты, тем больше они любили эту фамильярщину и похабщину.

Мужик согласился сразу. Приехали мы с ним в очень парную квартиру, и оказался он крупным военспецом Бельгии. Очевидно, ему не объяснили, что все советские люди работают на КГБ, и в постели после изрядной дозы выпитого он начал рассказывать о своей работе в общем, встречались мы с ним не однажды. И информация текла, естественно, в пятый отдел, по территориальному признаку, но славу приносила все равно нашему, восьмому.

А арабы мне попадались все какие-то вялые, бесцветные. Курочка по зернышку с них что-то клевала, но это все был детский лепет рядом с моим Шарлем, рядом с моей первой главной вербовкой, на которой я поднялась, благодаря которой и получила в конечном счете офицерское звание и «скромную» офицерскую зарплату в семьсот рублей.

Я вспомнила: столько же получали в Афгане майоры, принимавшие командование полком, и то лишь восемьдесят пятого года…

С кого я получала больше: с клиентов или с хозяев? Не знаю. Честно, не помню. Тошнило меня и от тех, и от тех. А цель… Цель все еще была далеко, безумно далеко. Прошел целый год. И снова летали пушистые снежинки улицей Горького, и снова искрились в витринах пластмассовые елки с металлическим блеском, которые так нравились всем нам в детстве… С Новым годом.

С Новым годом! Ни ласковый голос

Ни крик, от которого хрипнешь,

Не пробудит ни толики нового в этом болоте,

Разгуляйся по миру пурга ли, убийства ли, вирусный грипп ли

С Новым годом, уроды! Ну как вы паскудно живете!

Где вы видели новое? Мир безнадежно вторичен.

Мир устал от себя и давно уже к смерти готов.

С Новым годом! Мы рвемся сквозь ужас бунтов и опричнин

В апокалипсис черно-кровавых грядущих годов.

С Новым годом! Не с новым, а просто с Еще Одним Годом!

Как нелеп и кошмарен бессмысленный времяворот!

Четырем миллиардам наивных несчастных уродов

Я желаю удачи и счастья! Я — такой же урод.

Глава вторая

Бледный декабрьский рассвет. В квартире тепло и уютно. На улице тихо. Я сняла себе хатку за двести хрустов в нешумном зеленом районе у метро «Академическая». Правда, с балкона открывался вид на большую вечно развороченную помойку, но сейчас ее запорошило чистым-чистым свежайшим снегом.

Накануне я не принимала клиентов, отлично выспалась и даже не пила вечером ни грамма. Настроение было удивительно благостным.

Когда очень долго сидишь в дерьме, перестаешь чувствовать запах — только тепло и мягкость. Хорошо!

Позвонила Лизка.

— Чува! Меня позвали на вернисаж в Домжур. Хочешь, вместе пойдем?

— Чей вернисаж-то? — лениво поинтересовалась я.

— Да я фамилию не запомнила. Какой-то наш авангардист. Приехал из Парижа. Говорят, очень стремные у него картины — с эротикой, с ужасами какими-то. В общем, совершенно пижонская выставка. И народ подбирается соответствующий: элита, богема, шишки всякие, иностранцы…

— Что-то вроде Малой Грузинской? — зевнула я.

— Ну, примерно, — сказала Лизка, — только этого хрена с горы уже весь мир знает.

— Ясненько… Тебя, значит, пригласили. А я с кем пойду?

— Таньк, ты чего? Не проспалась, что ли? Наклеишь там кого-нибудь. Такие люди будут!..

— Тогда я не пойму, это работа или отдых?

— Да отдых это, отдых! Все. В девятнадцать ноль-ноль у входа. Домжур. Запомнила?

Весь день я моталась по магазинам. Выходной так выходной. До Нового года оставалось несколько дней, до дня рождения — еще меньше, и я вообще решила устроить себе рождественские каникулы с подарками. Купила разных вкусностей к столу, хорошего вина, здоровый пузырь французского шампуня, краску для волос обычную (Шварцкопф), но она меня вполне устраивала, новые золотые сережки, крем-пудру, помаду, лак для ногтей и наконец раскрутилась на платье — итальянское, шикарное, темно-синее, облегающее — за сто двадцать пять рубликов, как сейчас помню, в «Москвичке» на Калининском. Дома помыла голову, покрасилась и вся в предвкушении чего-то значительного поехала на тачке в Домжур.

Сам Леонид Валеев, заезжий гений лет пятидесяти, мотанувший из Союза еще при Хрущеве, мне не понравился. Выглядел он шизиком, этаким молодящимся хипарем-переростком: вытертые джинсы, вельветовый пиджак, пестрая рубашка, яркий шейный платок, спасибо на ногах не кроссовки, шевелюра растрепанная, а виски — седые. Разговаривал странно, не то чтобы с французским акцентом, но как-то неправильно. На женщин внимания не обращал. Картины же его были действительно интересные, но для меня слишком уж мудреные.