— Ну и как тебе Дедушка? — спросил Сергей.

— Нормально, — сказала я. — Теперь я понимаю, почему ему все верят, почему все на него молятся. Он действительно похож на Бога. Но глаза-то у него дьявольские.

— То есть? Ты не веришь ему?

— Конечно, нет. Я вообще никому не верю.

— И мне? — Он остановился и пристально посмотрел мне в глаза.

— Дурачок! Ну при чем здесь ты? Тебе я, конечно, верю.

— Ладно. Вернемся к Дедушке. Ты же понимаешь, без него мы пока никто.

— Мне очень нравится это твое «пока», Сережа. Это должно стать самым главным для нас. Дедушка помог нам родиться. Большое ему спасибо, но мы не можем быть вечно при нем.

— Да он и не будет жить вечно, — заметил Сергей.

— Безусловно, — согласилась я, — однако он может пережить нас всех. Разве нет? Это же не человек, во всяком случае, не просто человек. Представляешь, я чуть не влюбилась в него. И уж, конечно, в прежней жизни я могла бы трахнуть его: как мужчина он еще очень, очень привлекателен.

— Танюха, ты неисправима! А вот его… боюсь, уже давно подобные вещи не интересуют. Хотя, как знать… После встречи с гуру…

— Каким гуру?

— Ну, это нам с тобой еще предстоит. Дедушка просил не торопить события и не посвящать тебя в некоторые тайны раньше времени.

— Ах, Дедушка просил… — обиженно протянула я.

— Но так действительно нужно, — уверенно сказал Сергей. — Ты поймешь после, что я был прав. Наша смешная организация из двух человек просто обязана соблюдать правила той огромной и могучей структуры, в которую она пока входит. Я снова подчеркиваю: пока. Кстати, Дедушка как-то сказал мне, что ему уже не под силу контролировать Советский Союз, он был бы счастлив, если бы мы полностью взяли эту задачу на себя. Ему ведь не нужны подчиненные повсюду, ему нужны союзники, коалиция, некий всемирный совет, куда я и он войдем равноправными членами, понимаешь?

— Понимаю, только верится с трудом.

— Что ж, скептики — самые ценные люди в коллективе, — философски оценил Сергей мою реплику. Потом вдруг спросил: — Слушай, но ты вообще-то довольна, что мы слетали сюда?

— Ага, — сказала я. — Правда, довольна. Я детство вспомнила. Полмира тогда объездили, а что видели? Лед, бортики, разрисованные рекламой, шумящие трибуны и табло. Иногда даже не успевали понять, на каком языке местные жители говорят. В автобусе кемаришь, за окнами огни, огни, и не разберешь, где это: в Литве, в Канаде, в Австрии, в Армении? Здорово было… И сейчас здорово, Сережка! Поехали домой коньяк пить!

И наконец пришел день, когда я решилась подключить Ясеня к достижению своей цели. Не сразу, ох как не сразу я на это решилась. Уже в ноябре, когда прошел наш медовый месяц, я попросила его выслушать меня и рассказала о Машке и о Седом. Он понял все, и, конечно, мои проблемы сразу сделались нашими. Он даже на какое-то время впал в отчаяние от того, как безнадежно упущено время. Потом кинулся раскапывать это дело всерьез, не посвящая меня в детали по только ему ведомым причинам.

Конечно, он быстро выяснил, что несчастный случай с Машкой был вполне целенаправленным убийством, и расстрел Чистяковых в Бразилии тоже оказался не ошибочным, а запланированным. Однако следы этих преступлений терялись за последовательными смертями исполнителей и методичным уничтожением архивов не только епецслужб, но и простых официальных учреждений.

Лишь в декабре Сергей добрался наконец до большого человека на Лубянке, который мог что-то знать об той давней истории. Человек (некто Трофимов в звании генерал-майора) сказал с прямотой полевого командира, что нет повести печальнее на свете, чем повесть об убийстве Чистяковых. То есть более темной истории КГБ на сегодняшний день не знает. Ясень обалдел, заинтригованный. Потребовал доступа ко всем архивам Лубянки у высшего Политического руководства страны. Ему дали такой доступ. Но в архивах КГБ не было ничего (!) о смерти полковника Чистякова, его жены и тем более о смерти дочки, не было даже следов уничтожения. Ясень окончательно озверел и потребовал архивы соответствующего отдела ЦК КПСС. Ему сказали: остынь. Он позвонил Дедушке. Дедушка обещал разобраться. Возникла пауза, в ходе которой другой большой человек с Лубянки (генерал-лейтенант Имярек) доверительно поведал Ясеню, что давешний Трофимов, очевидно, просто неврастеник или что-то личное связывает его с Чистяковым, потому что историй, подобных той, в архивах КГБ можно грести огромной лопатой и, более того, известно немало случаев, когда уничтожались не только документы, но и следы уничтожения, включая живых и мертвых свидетелей (уничтожением мертвого свидетеля называется уничтожение могилы, всех документов о существовании человека и всех людей, которые его хорошо знали). Так что психовать бессмысленно — это болото никому уже осушить не удастся.

Очень скоро пришел ответ от Дедушки. В трогательно совпадающем тоне. Мол, Ясень, перестань копаться в прошлом, наша задача — спасти настоящее и создать будущее. Попытки наказать всех палачей современной истории заведут нас слишком далеко, и мы просто погубим нами же задуманное дело. Но, если уж ты так хочешь знать, Ясень, сообщил ему Дедушка, Седой — это одна из внутригэбэшных кличек Андропова. Что ж, по законам сицилийской вендетты следует теперь вырезать всех ею потомков. Хочешь этим заняться? Ясень не хотел. И, что особенно интересно, я — тоже.

Это было очень странное время. Время собирать камни. Я встречала очередной год безумного двадцатого века очередной год судьбоносной перестройки, бубнила про себя теперь уже хорошо известное мне малинское «С Hовым годом, уроды!» и чувствовала странную опустошенность и равнодушие ко всему. Радости опять не было.

Первый новогодний праздник, встречаемый вместе с нашей счастливой семьей. В своей шикарной квартире с черной икрой и французским шампанским. Но с того самого восемьдесят третьего, когда под бой курантов я клялась всем богам отомстить за только что похороненную Машку, Новый год стал для меня кошмаром. В ночь на первое января принято подводить итоги и мечтать о будущем. Я мечтала только о мести, а итоги каждый раз были печальными. Пять лет я прошибала головой стену. Голова от этого удивительным образом окрепла, а стене, разумеется, ничего не сделалось. И вот теперь стена исчезла — не раскололась, не рассыпалась, просто исчезла. И там, за ней, не оказалось ничего: темнота, пустота, тишина и могильный холод. Ну и черт с ней, казалось бы, со стеной, повернуться и уйти, но ведь исчезла не просто стена — исчезла цель.