Шрифт:
с горькой иронией:
Иль лучше ты скажи, что волею своей Пришел— увериться о горести моей…с гордою решимостью:
Но не увидишь ты ни слезмоих, ни стона;резко:
Нет— ими веселить не буду яс глубочайшим презрением:
Креона!с печальным убеждением:
Давно уже, давно Эдип тебя проник!Наконец, следующие стихи были торжеством декламации Плавильщикова:
Хотя и в нищете, но не сравнюсь с Креоном!с величайшим достоинством:
Я был царем, — а ты…с негодованием и отвращением:
… Лишь ползаешь пред троном.Шушерин этой сцене придавал какую-то излишнюю чувствительность; например, при стихе:
Чтоб видел нищету, в которой я скитаюсь,хватался за свое рубище и показывал его Креону, а при стихах:
Но не увидишь ты ни слезмоих, ни стона; Нет— ими веселить не буду я Креона!утирал глаза, как бы желая скрыть от Креона невольно текущие слезы, и говорил с едва удерживаемым рыданием. Произнося стих:
Я был царем, — а ты лишь ползаешь пред троном.он при первом полустишии глубоко вздыхал и затем уже оканчивал его с видом отвращения и презрения. Все это, вообще исполненное мастерски, производило, конечно, эффект удивительный; но была ли в такой декламации истина?
Всю сцену Эдипа с Полиником, в 4 явлении IV действия, Плавильщиков играл с необыкновенным одушевлением и особенно был превосходен в знаменитой импрекации:
Меня склонить к себе ты тщетно уповаешь.Какое чувство, какой огонь, хотя и старческий! Какая энергия и какое достоинство! В этой импрекации он был истинный царь и вместе жестоко оскорбленный отец.
Сей скиптр, который мне столь щедро предлагаешь,с горьким упреком:
Не я льоставил вам, не я ливам вручил? Не я лидней моих покой вам поручил?грозно:
Коль смеешь ты — на мне останови свой взор;пылко и с большим чувством:
Зриноги ты мои, скитаясь изъязвленны,постепенно возвышая голос:
Зрируки, милостынь прошеньем утомленны! Ты зриглаву мою, лишенную волос…с выражением скорби и жестокого страдания:
Их иссушила грусть, и ветер их разнес.Пауза — и далее с ироническим упреком:
Тем временем, тебя как услаждала нега, Твой изгнанный отец, без пищи, без ночлега, Не знал, куда главу несчастну преклонить… Иди, жестокий сын…Грозно и с напряжением голоса:
Как без пристанища скитался в жизни я, По смерти будет так скитаться тень твоя; Без гроба будешь ты…с выражением величайшего гнева и как бы вне себя:
Тебя земля не примет, От недр отвергнет труп, и смрад его обымет!При последнем полустишии Плавильщиков превосходил себя. Нельзя себе представить выражения лица его. Чувство ужаса, отвращение, омерзение отражались на нем, как в зеркале. А пантомима? Он отворачивал голову и действовал руками жест, как бы желая оттолкнуть от себя труп, зараженный смрадом. Но Плавильщиков имел огромные природные способности — звучный голос, сильную грудь, произношение огненное, которых, повторяю, у Шушерина не было, и он заменял их умом, искусством и, так сказать, отчетливою отделкою своей роли. В местах патетических он как будто бы, говоря технически, захлебывался; но для большей части зрителей этот недостаток (вероятно, следствие старости) был почти незаметен. Роль Эдипа понимал он согласно с своими средствами; но такова была прелесть игры его в этой роли, что хотя он придал ей излишнюю и несообразную с характером древних греков чувствительность и некоторые стихи передавал уже слишком в буквальном их значении, т. е. тоном одряхлевшего и нищего старца: