Сейчас, как и сорок лет назад, передача КВН по рейтингу всегда занимает первые места. Но тогда слова «рейтинг» и «доля» почти не употреблялись (журналисты предпочитали писать «табель о рангах»), а трансляции КВН привлекали почти всё имеющееся в стране количество телезрителей. Развлечений тогда было немного, да и канал всего один. Был даже случай в конце 1960-х, когда в каком-то конкурсе москвичам предложили выключить свет в своих квартирах. И дома вдруг сразу почернели. Почти везде в окнах погасли огни. Мне кажется, именно тогда советская власть задумалась о будущей судьбе КВН. Она, советская власть, как любая женщина, не привыкла, чтобы у нее появлялись конкуренты. Но, как большинство женщин, не торопилась принимать решение. В конце концов КВН она прикрыла, правда спустя несколько лет. Начали, кстати, с нас, команды Московского архитектурного. Но до этого момента мне еще писать и писать.

Пользуясь детской дружбой с половиной бакинской команды, я стал неким ее добровольцем, а именно при каждом приезде бакинцев в Москву сопровождал их всюду. Однажды Юлик меня представил: «Наш разведчик в Москве!», и у меня такое представление протеста не вызвало. Совсем недавно вышел фильм «Щит и меч», и песня из этой картины – «С чего начинается Родина» – мне тогда очень нравилась.

В промежутках между приездами земляков я расхаживал в их кавээновской форме – клубном пиджаке с золотыми пуговицами и гербом города Баку (три факела) на верхнем кармане. Пиджак мне оставлял мой товарищ и сосед по бакинской квартире из группы службы безопасности команды. Естественно, я был знаком со всей той частью молодежной редакции ЦТ, что готовила и выпускала эту передачу. Каждый приезд бакинского КВН в Москву заканчивался банкетом. А нигде люди так не сближаются, как на курорте или за обильно накрытым столом.

Пользуясь своим знакомством, я получил в редакции билеты на игру одесситов, не помню с кем, и взял с собой на КВН Сашу Зегаля. Кстати, что тогда, что сейчас билеты на КВН не продавались. Из того давнего майского вечера семидесятого года я запомнил у одесских болельщиков плакат в зале: «Мама, ты меня видишь?» и рисунок, который одесситы показали на сцене. Танкист в танковом шлеме смотрит вдаль из-под козырька ладони, поднявшись над открытым люком, а люк этот – канализационный.

Зараженный необыкновенной энергией зала (это тоже особенность КВН), Саша в тот же вечер решил создать команду в нашем Архитектурном институте. Качаясь в пустом вагоне метро от «Электрозаводской» до «Площади Революции», где нам предстояла пересадка на «Площадь Свердлова», – Зегаль жил на Фестивальной, у Речного вокзала, я ехал к нему ночевать, – мы разрабатывали план дальнейших действий. Саша, естественно, назначил себя капитаном, я за неимением других командных должностей остановил свой выбор на роли начальника команды. Не зная, что полагается обсуждать дальше, мы начали мечтать о предстоящей славе и успехах.

К слову сказать, советское «начальник команды» или «директор фильма» переросло в неизвестное нам тогда понятие «продюсер», а именно человек, который распоряжается деньгами. А у кого деньги, тот при капитализме и главный. Первый раз я столкнулся с человеком, гордо называющим себя продюсером, в долгой поездке по Западной Европе (это отдельная история), когда снимал по своему сценарию сериал для первого канала «Тринадцать чемпионов». Девушка, взятая в дорогу директором благодаря тому, что добыла деньги на фильм у своих друзей-бизнесменов, пыталась мне объяснить между Ниццей и Миланом, что именно она в нашем микроавтобусе «Рено-Трафик» самая главная. При этом она ссылалась на Ирвина Шоу, точнее на его роман «Вечер в Византии». Замученный долгой поездкой, – мы начали путь от моего московского двора месяц назад, – но прежде всего своей съемочной группой, я на нее орал так, как никогда ни до, ни после ни с одной женщиной не общался. Легко представить мое состояние, если даже красоты Кот-д’Азура, по-простому Лазурного берега, на меня не действовали. В Москве я прочел «Вечер в Византии» и понял, что двадцать лет назад, в семидесятом, я, оказывается, был на нашем КВНе самым главным, несмотря на царственное положение Зегаля в институте.

Мы оканчивали четвертый курс Архитектурного института, а рыжий Юра, ныне успешный бизнесмен в Мюнхене, перевалил через середину МИСИ. Юрину ангельскую внешность легко описать на таком примере: моя мама, бывшая следователем по особо важным делам, когда я ее с ним познакомил, а Юра уже был пятикурсником, спросила: «Мальчик, ты в каком классе учишься?»

Юра и Саша росли в благополучной еврейской семье с нежными и скромными родителями, что не мешало старшему все время влипать в какие-то истории, зато младшему вести безупречный образ жизни. Фантазия из Саши била ключом. Однажды он мне таинственно сообщил, где в Москве будет гетто, – оказывается, вокруг метро «Речной вокзал», на месте первой массовой застройки жилищных кооперативов. «Представляешь, – страшно шептал Сашка, – обнесут район высокой стеной, и евреи каждое утро будут из одних ворот выходить толпой в Москву на работу».

Я живо себе представил почему-то зимнее московское темное утро, бредущих в промозглой темени евреев, скрип снега и цепочку вызванных ими такси с зелеными огоньками вдоль Ленинградки…

Сашиного и Юриного папу звали Леонид Ильич. Старший Зегаль носил погоны полковника и работал в секретном НИИ. Это ему не помешало, когда я женился на сестре Витьки Проклова Лене, подарить нам на свадьбу кусок секретной обшивки космического корабля, на котором еще более секретные умельцы выдавили день нашей свадьбы – 16.04.71. Плитка из таинственного металла, размером двадцать на двадцать сантиметров, была неподъемной. Когда лет через пять я перевозил ее на дачу, мне показалось, что рессоры моего «Москвича» под ней просели. На даче ее долго использовали почти по прямому назначению – то есть она служила гнетом для кадушки с шинкованной капустой. Главным человеком на даче был дедушка Вити и Лены, Виктор Тимофеевич Проклов. Все ценное он прятал в тайники, и не все из них, спустя тридцать лет после его ухода, могут найти. Поскольку наш свадебный подарок исчез неожиданно, я убежден, что его припрятал деда Витя. Если случится катаклизм и на Земле погибнет цивилизация, плитка, безусловно, сохранится, будет обнаружена через миллионы лет, и космические пришельцы начнут строить гипотезы над таинственными знаками «16.04.71».

Классе в пятом Сашку поставили на учет в милиции, потому что он в Столешниковом переулке писал с крыши на прохожих. Занятие, мягко говоря, нетипичное для еврейского мальчика.

Много лет спустя, получив заслуженных мастеров спорта, фигуристы, новоиспеченные чемпионы мира Карпоносов и Ковалев, напились во время показательных выступлений в Новосибирске и, без конца хихикая, падали на льду, причем одиночник Ковалев сам по себе, а Карпоносов пытался свалить еще и свою партнершу по танцам Линичук. В сборной страны срочно устроили комсомольское собрание и Ковалева с Карпоносовым исключили из комсомола – как выяснилось, временно. Товарищ Карпоносова, журналист Александр Липкинд (он подписывался «Львов»), сказал: «Гена, запомни, евреи на коньках не катаются. А если и катаются, то так не нажираются! Я бы тебя исключил не из комсомола, а из евреев».

Один из «облитых» Сашей прохожих, с виду настоящий интеллигент, прокрался на крышу – какому нормальному трудяге пришло бы такое в голову? – и поймал пионера Зегаля на месте преступления. Леонид Ильич заплатил штраф в тридцать рублей «за безнадзорность». Вообще старший сын дорого обходился родителям, но это компенсировалось отсутствием затрат на младшего. В среднем выходила терпимая сумма…

В восьмом классе Юрка купил здоровенный магнитофон «Комета-5», не признаваясь, откуда у него деньги, а родители верно хранили тайну младшего сына. Тогда старший не поленился и выследил, что Юрка демонстрирует в Доме моделей одежду для мальчиков. С той минуты Юра жил под угрозой шантажа, что его тайна станет достоянием всех одноклассников и одноклассниц – и магнитофон перекочевал в Сашкину комнату. Даже из этого единичного примера ясно, как нелегко было Юрке сохранять настоящую братскую любовь.