Мефистофлюс обернулся быстро и, водрузив на стол бутылку, радостно потер руками:

– Так, о чем я? Ах да. Вот Сенькин. Мог бы стать хорошим актером, а не захотел. Считает – небольшой у него талант. Он придирчивый. Знаешь, сколько у нас певцов и певичек побывало? Не пришлись ко двору. А тебя Сенькин сам позвал. Видать, разглядел в тебе что-то… Ты водки выпей, закрепит, а то иногда проносит от сливовой… За родителей давай. Есть родители?

– Есть.

– Вот за них. И за моих тоже, земля им пухом.

Хаим хватил треть стакана и едва не задохнулся. Но на душе заметно полегчало. Что он, в самом деле, трагедию из всего делает? Нет, надо быть проще!

– Мы с Сенькиным – убежденные холостяки, – бормотал Мефистофлюс. – Обременять себя семьей? Упаси боже! Вначале она – ангел, через пяток лет – мегера, вокруг дети, соски, пеленки, горшки с какашками… Ты женат?

– Женат.

– Ангел?

– Ангел…

– Давай за ангела, пока мегерой не стала… И беги от нее.

– Зачем? Я люблю свою жену.

– Любишь? – качнул головой Мефистофлюс и с сожалением взболтал полупустую бутылку. – Жадный Сенькин… Ну, тогда за любовь на посошок, не люблю пить без причины… Что? Или ты хочешь сказать, будто я – пропащий?!

…Управляющий сам привез Хаима домой, с грехом пополам выяснив у него адрес. Жена певца отперла дверь, и Сенькин, открыв рот, встал на пороге.

– Ав-ве Мария, – с чувством проговорил висящий на плече гостя Хаим.

– Ваш муж, извините, – сказал Сенькин.

– Вижу, – вздохнула она. – Вы тоже из фирмы «Продовольствие»?

– В каком-то роде – да, – осторожно согласился Сенькин. – Куда его класть?

Мария посторонилась.

– Снова мясокомбинат бастовал?

– М-м-м, тяжеленький какой, – промычал управляющий, свалив бесчувственного Хаима на кровать.

– Или был какой-то праздник?

– Нет-нет, – испугался «сослуживец», безотчетно пытаясь прикрыть руками оранжевую ливрею. – Какой в забастовку праздник? Мы просто слегка отметили ее окончание, потому что начальство выдало премии. Вот, – он подал Марии пухлую пачку, – премия Мордеха… вашего мужа.

Песенку Мориса Шевалье «Что бы со мной стало, если б я превратился в девицу» Хаим терпеть не мог, но она, по общему мнению, украшала репертуар.

– Я бы недолго оставался девицей, – пел Хаим отчаянно тяготясь ролью, и под талантливыми пальцами Мефистофлюса взвизгивали от смеха клавиши. Публика тоже веселилась, хотя вряд ли кто-то в зале понимал по-французски. Хохот вызывали неуклюжие усилия Хаима передать женское кокетство – это был тот случай, когда искреннее смущение и несовершенство актерского мастерства оборачиваются обаятельной театральной находкой.

Он в очередной раз не сумел сыграть жеманную девицу. Но не столько привычный конфуз из-за глупого шансона, сколько смутная тревога, неосознанное чувство чьего-то нежеланного присутствия овладело им. Он огляделся и сквозь слои лилового табачного дыма едва различил женщину, стоящую у входа. Песня прервалась на полуслове – шансонье подавился дымом.

Хаим задыхался. Весь воздух в зале, казалось ему, съела лиловая полумгла. Обеспокоенный Сенькин поднялся на эстраду со стаканом воды.

– Жена твоя пришла, – шепнул он.

Хаиму хотелось провалиться сквозь землю. Мария продолжала стоять, не шевелясь, и управляющий поспешил к ней. Он церемонно поцеловал даме руку, усадил на свободное место неподалеку от эстрады и принес шампанского с фруктами… Воздух в зале гудел, слышались звон бокалов, хлопанье пробок, темпераментный Сенькин метался между столиками.

– Что будешь петь? – спросил Мефистофлюс.

– «Спустись на землю, ночь любви», – прохрипел Хаим.

Виртуоз усомнился:

– Таким голосом?

– Играй.

Хаим пел отрывок из дуэта Тристана и Изольды и, не отрываясь, смотрел на жену. Умница Мефистофлюс играл пианиссимо, а где-то подпускал фоном вокализ, изображая слабым дискантом меццо-сопрано.

Потом Хаим и Мария молча сидели за столиком. Женщина-вамп Стефания устроилась так, чтобы видеть жену певца в зеркале. А они смотрели друг на друга так, словно были одни.

– Мой бедный богач. – Мария накрыла ладонью его руку.

– Меня уволили из «Продовольствия», – пробормотал Хаим. – Давно.