Шрифт:
– Морошка светится, как янтарь! Жаль, Мария, что ты не оставила тот кулон. Посмотрели бы хоть на осколочек нашей Балтики…
– Смотри, – Мария положила ей на ладонь янтарные бусы. – Эти камешки мы с Хаимом нашли у моря, когда жили в деревушке возле Паланги.
Нийоле разглядывала бусы, гладила ими лицо, прижимала к губам. Слезы Нийоле кропили янтарь – слезы Юрате.
– Ох, бел-горюч камень, – покачивала головой пани Ядвига. – Бел и горюч…
Глава 6
Рыба – фронту
Море – вечный пиршественный стол для рыбы. Кончилась еда, не накрывают водяные, – рыба спешит дальше. Утроба подсказывает ей, куда плыть. А рыбак плывет за прихотливо мигрирующими рыбными стаями, переезжая с острова на остров, с одной реки морского бассейна на другую. Промысловая удача рыбака зависит от мест, щедрых к рыбе, а значит, и к нему.
Наловчились довольно быстро. Словно первобытное чутье добытчика, живущее в каждом мужчине, проснулось в руках, и выяснилось, что даже подростки, на вид послабее иных женщин, легче и без суеты справляются со снастями и тяжестью улова. А улов на первых порах изумил обилием, точно чужое море решило встретить гостей подарками – еле смогли вытащить мотню невода длиною в треть километра. В ней ворочался, дрожал и переливался серебряный «зверь» глубины. Перевернули, сбросили, – хлынул на днище баркаса тугой водопад, трепещущий поток, и остро запахло огуречным рассолом, – так пахнет свежая рыба севера.
Завидущие чайки с дикими воплями метались над баркасом, сходя с ума от счастья видеть этакую прорву пищи, безумствуя от досады, что она им не принадлежит. Рыба трепыхалась, вилась, изгибалась тысячами упругих спинок, хлестала по ногам, и Юозас прыгал от бьющих хвостов, как от молний, вытаращив глаза.
Начальники ругались, смеясь:
– Перевернешь баркас, шалопутный!
Не был Юозас шалопутным. Просто в руках у него текла наследная кровь другой памяти, и нежный запах поднимающейся опары он никому не отдал бы за все мощные промысловые запахи мира.
Прорыбачив до вечера, подняли несколько тонн живого серебра. В искристой мелочи мелькали перламутровые брюхи деликатесной нельмы, темнели гребни хребтов муксуна, над белыми боками омуля вспучивались пузища тайменей и рябые лягушачьи утробы всеядных налимов. Тяжелый баркас отбыл в сторону мыса на сдачу.
На рыбалке дозволили есть сколько угодно мелкой рыбы, из крупных – налима. А еще рыбаки получили тридцать килограммов муки для общего котла. Посовещавшись, женщины предложили разделить ее и приберечь для дома. Достанет юшки в рыбацкой ухе, без того не идет кусок в горло при мысли об оставленных детях.
Мясцо тощей, как восклицательный знак, ряпушки оказалось жирным и намного превосходило по вкусу рыхлую плоть налима, состоящую из жестких волокон. Хаим не притронулся к толстым налимьим кускам – недобрая снедь [47] .
Начальник по фамилии Галкин посоветовал всем есть ряпушку сырой, ободрав чешую вместе с кожицей.
– Так от цинги избавитесь, – сказал загадочно.
Женщины вздрогнули и переглянулись в смятении, будто услышали совсем другое: «Избавитесь от детей, а вам здесь цинга не грозит…»
47
Закон кашрута запрещает евреям есть рыбу без чешуи.
Над одеждой и просмоленными торбазами, подвешенными к печке, парил банный туман. Хаим начал уже засыпать, когда очнулся от шепота Юозаса.
– Ха-ха-ха… – сказал мальчишка и, помедлив, всхлипнул.
Хаим едва догадался, что он безуспешно пытается выговорить его имя.
– О чем спрашиваешь?
– Са-са-ра.
– Ты хочешь, чтобы я рассказал о своей сестре?
– Тайп… [48]
Хаим улыбнулся в полумраке.
– Что тебе сказать… Она хорошая. И красивая. Ну, ты сам это знаешь. Сара – добрый человек, хотя иногда любит дразниться. Потому, что она еще не совсем выросла… Она сейчас находится между девочкой и женщиной, так же, как ты – между мальчиком и мужчиной. Сара любит читать книги, любит оперу… Ты когда-нибудь слышал оперное пение? Любимая опера Сары, да и моя тоже – «Тристан и Изольда». В ней мало действия и много очень красивой и гордой музыки. Ее написал немецкий композитор Вагнер. Эта опера – о великой любви…
48
Тайп – да (лит.).
Три моря – Балтийское, Норвежское, Лаптевых – кружились и смешивались во тьме. Хаим тихо рассказывал мальчику-пекарю легенду времен короля Артура, пока не услышал ровное сопение.
Палатка отвечала отдаленному рокоту моря храпом и присвистом – люди спали. Вспыхнула мысль-звездочка по имени Мария, самая яркая из всех звезд, вокруг дымно плеснули мерцающие рыбьи хвосты, заплясали, множась, и обрушились на усталую голову мерклым сном, как прорвавшие дамбу воды.
Ночь дышала паром скользкой от чешуи одежды, утром рыбаки натянули ее, влажную, теплую, – выбрались из палатки, и предательская сырость, вступив с холодом в сделку, отдала ему тела на расправу. Ветра кинулись холоду в помощь, но он отступил. Холод не любит движений, разогревающих кровь.
Работали без выходных. В пятницу Хаим коротко вспомнил перед сном, как матушка Гене зажигала субботние свечи, и приказал себе не ворошить память, тоскующую о сыне, об отце с матушкой и родных. В субботу помолился на запад: