Шрифт:
«Ура!» — участники капитула опорожняют наполненные кубки и энергично передвигаются к столу, украшенному блюдами с розовой семгой слабой соли и золотистой осетриной горячего копчения, молодым лососем, приготовленным на холодном дыму, и свежими устрицами, обрамленными дольками лимона, огромной рассыпчатой кулебякой из судака и черной зернистой икрой, тающей на губах, ароматным филе форели с утомленным виноградом и соусом из королевских креветок.
На прозрачные ломтики белого хлеба намазывается хорошее сливочное масло. Далее достаточным слоем кладется черная зернистая икра, которая прикрывается сверху тонкими кольцами сладкого лука.
«Европа! — причмокивает Бордюрчиков, поглощая семгу слабой соли вперемешку с золотистой осетриной и молодым лососем на холодном дыму. — Союз благоденствия и процветания! Чудо чудное, диво дивное! Про этот союз еще Пушкин писал: какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний!»
«Это он про братьев-разбойников писал. Но ты, многопищный мой, не обольщайся! Ибо не войти тебе, как Яблочкову, во врата благоденствия — ярыжки не пустят! — с подозрением рассматривает Поребриков устриц, окаймленных дольками лимона. — Часом, ты не ведаешь, кто приставил к нам этих церберов?»
Действительно, два черных пса королевской крови, высунув кровожадные языки, бдительно охраняли выход из морского чертога, преисполненного сочными гостями. Церберов сдерживали зеленоватого вида полицаи, вооруженные метлами с разноцветными ленточками. Полицаи плотоядно помалкивали.
«Этих красавцев, — приступает Бордюрчиков к ароматному филе форели с утомленным зеленым виноградом, — этих милых псов Питеру подарил дружественный союз европейских племен. Один пес все время угрожающе рычит, и потому его зовут Ричи, а другой — все время отмалчивается, и потому его зовут Тэш. Они будут охранять границу благоденствия».
«Чего ради?» — давится Поребриков устрицами.
«Культурная Европа нас опасается, — разваливает Бордюрчиков кулебяку из судака, обмазывая ломоть черной зернистой икрой. — А опасается после того, как туда наш философ поехал — Неизвестный никому, и всех там перепугал, охотясь за кроликами в Булонскому лесу».
«Ему что — своих дремучих чащоб мало?»
«Хотел понюхать тамошнего воздуха свободы».
«И что?»
«Понюхал и озверел. Видишь ли, мы под свободою понимаем волю — так, чтобы душа во всю ширь поднебесную развернулась, песню звонкую запела и полетела в неопределенном направлении, никого ни о чем не спрашивая. А они под свободою понимают не волю, а ее видимость, ее утвержденный чертеж — полететь можно куда угодно, но только по разрешенному маршруту, запеть можно когда угодно, но только в разрешенное время суток. У них, как сказал Вольтер, свобода заканчивается перед самым носом — ни погулять вдоволь, ни потешиться».
Как бы подтверждая этот вольтерьянский постулат, зеленоватый полицай трижды ударяет метлою: «Капитул капут!» Развеселившийся народ на мгновение смолкает и вопросительно глядит на Яблочкова. Яблочков нахлобучивает воинственную треуголку и патетически вскидывает руку, призывая народ к подвигу.
Народ бросается к праздничныму столу и стремительно сметает с него всяческие напитки и кушанья. Поребриков успевает рассовать по карманам 6 бутылок капитанского джина, Бордюрчиков — завернуть в носовой платок большой ломоть кулебяки, 26 кусков золотистой осетрины, 9 устриц и 32 маслины, а интеллектуальная дамочка Волочайкина — наполнить до краев свою бархатную сумочку муссом из разогретого белого шоколада, взбитого с душистым ананасовым сиропом.
После свершения подвига чудесный морской чертог смахивает на грустный береговой пейзаж, подвергшийся ужасному цунами, и лишь надкушенный рыцарский бутерброд, одиноко покачивающийся на трезубце морского царя, слегка напоминает о недавнем роскошном пиршестве.
Ублаготворенные гости, направляясь к выходу, с опаской обходят рычащего цербера и приятельски похлопывают молчащего. А дальше бредут вдоль запретительных канатов, натянутых между указателями европейского маршрута, спускаясь по зыбкому трапу на набережную вечернего заката. «Из-за острова на стрежень», — взвизгивает Яблочков, возглавляющий народное шествие. Захмелевший народ, охраняемый конвойными псами, подхватывает протяжную песню про Стеньку Разина и персидскую княжну, ненароком брошенную за борт всеобщего счастья.
Французские кролики
Согласно материалам судебного дела, 52-летний россиянин, проживающий недалеко от Петербурга, приехал во Францию в качестве туриста. Вскоре в одном из парижских борделей у него украли паспорт и почти всю наличность. В ожидании, пока друзья пришлют средства на обратный путь, он на оставшиеся деньги купил палатку и ружье, чтобы жить в Булонском лесу и охотиться на кроликов.
«Возможно, это решение было не самым рациональным, — признался россиянин на суде. — Но я хотел пожить здесь, как у себя на родине».
Спустя неделю, в состоянии легкого алкогольного опьянения прогуливаясь по Булонскому лесу с ружьем, он наткнулся на двух бомжей с собакой, устроившихся на ночлег под мостом. Как утверждал подсудимый, собака набросилась на него, и он дважды выстрелил. При этом одним выстрелом убил собаку, а вторым — ранил бомжа. Однако приятель пострадавшего показал, что россиянин стрелял по ним «как по кроликам».
Испанский воротник
На набережной вечернего заката, неподалеку от Медного всадника, стоит городской умалишенный Багдадов. Демонстративно стоит, но предусмотрительно — на расстоянии милицейского свистка. На впалой груди умалишенного висит самодельный плакат:
Долой
тоталитарную
оккупацию
коня!
«Семьсот лет назад европейцы воздвигли здесь крепость Ландскрону, — поясняет он трем случайным рокерам, шатающимся праздно. — Это была славная твердыня независимости, охраняемая деревянными башнями с бойницами. Это была чудесная корона мира, заблиставшая на невских берегах. Увы, ее безжалостно уничтожил этот сумасшедший кумир на бронзовом коне, и вот с тех пор мы имеем то, что имеем — душную тюрьму народов без форточки».