После периода полной замкнутости настал период агрессивности. Ким лжет, подворовывает, плетет интриги — и дома, и в школе. Он ябедничает на одноклассников, устраивает пожар в собственной комнате, сбегает из дома на целые недели и возвращается безо всяких объяснений, весь оборванный и грязный, он становится невыносимым. Его помещают в один из лучших интернатов Германии. Но и там вскоре он оказывается изгоем — из-за его характера, властности, жестокости, стремления всех поссорить. Сорель в ужасе. Конечно, сам он с утра до вечера занят на работе или находится в отъезде, в командировках, но ведь Ирена на месте, так что же происходит? Ирена только передергивала плечами и поджимала уголки рта.

В начале лета 1986 года они переехали во Франкфурт-на-Майне. Ирена занялась обустройством белой виллы на Хольцекке в Нидерраде и своими общественными обязанностями, что теперь, когда его карьера в фирме окончательно сложилась, стало делом важным и неотложным.

Франкфуртский высший свет восторженно принимает прибывшую с севера чету, все еще помнят и фантастический взлет Ирены, и случившуюся с ней творческую катастрофу. Тут есть о чем посудачить, да еще в подробностях! Все стараются заполучить приглашения на званые вечера к Сорелям. Эти вечера поражают гостеприимством и утонченной культурой — и тем не менее, когда гости прощаются с хозяевами после такого приема, они всякий раз испытывают какое-то холодное отчуждение. Со временем это становится словно особой ноткой праздничных приемов в белой вилле на Хольцекке, фирменным знаком, который представляет собой особую ценность в глазах их новых знакомых из этого города, в котором правят только деньги. Знакомых у них много, конечно, но друзей — ни одного.

Стоп! Это относится к Ирене. У Филиппа же есть друг, еще с гамбургских времен. Этого друга зовут Макс Меллер, он на пятнадцать лет его старше и, как и Сорель, информатик по профессии. Меллер еще в 1980 году попросил руководство «Альфы» об отставке, вышел на пенсию по личным причинам, как говорил он, и переехал на юг, где купил себе шато неподалеку от Ментоны на Лазурном берегу. Там он собирался прожить до самой смерти. В той местности, среди местных людей, в полном умиротворении. Здесь он собирался читать и размышлять, об этом Макс Меллер всегда мечтал: размышлять обо всем на свете. Сначала Сорель часто навещает своего друга, со временем все реже. Они переписываются, разговаривают по телефону. Связь не прерывается, она лишь дремлет, как некоторые зверьки в своих норах под снегом.

Так проходят годы. Ким заканчивает школу, потом гимназию. Домой он больше не возвращается. Живет в других городах, других странах. Сорель слышит о нем только когда тот, давно ступив на криминальную дорогу, подделывает его собственные подписи на чеках, подписывает фальшивые векселя или насилует несовершеннолетних… В таких случаях Сорель получает полную поддержку от «Дельфи» и ее правового отдела, чтобы с помощью денег, больших денег, затушевывать, прикрывать и держать в тайне его прегрешения. Ким объявил своему отцу войну. «Почему? — теряется в догадках Сорель. — Почему? По какой причине?» — спрашивает он Ирену. Та только передергивает плечами.

Примерно в 1994 году она случайно услышала по радио одну из так называемых «багателей» — мелких вещиц Доменико Скарлатти. Прежде она почти не обращала на них внимания, а теперь слушала, словно завороженная. Играл Владимир Горовиц, и можно было вообразить себе, как он при этом улыбается. Великий виртуоз исполнял Скарлатти так, что чудилось, будто слышишь удивительное волнение моря и при сотрясении земли видишь разрывающие небо сполохи.

Ирена приобрела томик сонат Скарлатти, технически совершенных элегантных музыкальных опусов. Она играет Скарлатти — для нее это равнозначно фейерверку наслаждения. Вскоре дорогой рояль «Стейнвей», стоящий в музыкальной гостиной, перестает удовлетворять Ирену. Он не подходит для столь утонченноинтимных занятий, она желает слышать музыку Скарлатти такой, какой тот ее написал двести пятьдесят лет назад для чембало. Сорель выполнил ее пожелание незамедлительно: Ирене прислали из Бамберга чембало с двумя рядами клавишей, точную копию инструмента образца 1740 года.

С этих пор она заболела музыкой Скарлатти. Какой художник! Не случайно великий Горовиц начинал все свои воскресные концерты в нью-йоркском «Карнеги-холле» с одной из сонат Скарлатти. Ирена читает книги о бурной жизни Скарлатти в Неаполе, Лиссабоне и Мадриде. Ее несколько утерянная беглость пальцев быстро возвращается. Скоро ожила ушедшая было виртуозность. В восхищении она открывает для себя чуть ли не акробатические приемы, требуемые для исполнения произведений Скарлатти для чембало, ее забавляет введенное им тогда техническое новшество: играть правой рукой через левую, чтобы дать музыке звучать в едином потоке от дисканта до басовых нот…

Стоя перед зеркалом во всю стену, Филипп Сорель повязывал галстук. «Я, — думал он, — уже представлял себе, что она вернется к своей блистательной карьере, причем довольно скоро. Но почему она все время играет одного Скарлатти? Почему не кого-нибудь из его современников, Баха или Генделя? Нет, Скарлатти и никого больше. Забыт Бетховен, битлы, Шопен, Шуман — все забыты. Ни одного такта их музыки. Скарлатти заполнил часы, дни и годы жизни Ирены. — Сорель начал нервничать. — Ну, почему без конца Скарлатти? Все вещи у него до того похожи!»

«Ничуть! — решительно возражала ему Ирена. — Каждая из этих удивительных сонат отличается от любой другой, даже если в них ощущается некое изначальное сходство. И каждая из этих двухчастных сонат — драгоценность, обладающая головоломной сложностью для исполнителя».

Ирена ищет и находит портрет Скарлатти, заключает его в позолоченную раму. На нем изображен длинноносый мужчина аскетического вида со строгими глазами. Он в безыскусном парике с белыми локонами. Портрет висит в музыкальной гостиной Ирены.