Витя огляделся по сторонам, убедился, что на них никто не смотрит и протянул к Виоле руку:

— Смотри, что я еще умею!

Его руку, от плеча до кончиков пальцев, обволакивала непрерывно движущаяся вода! Тонкий слой, всего несколько миллиметров, но сплошной, покрывающий всю руку полностью. Текущий, играющий и переливающийся на солнце. Виола от удивления решилась дара речи и так и замерла с открытым ртом.

— Практический телекинез, — сказал Витя, — водяной скафандр. Чудесная защита от комаров и прочих насекомых. И кстати, так очень удобно мыться…

— И не надо никого звать потереть спинку!

— А мне и некого…

Кажется, помимо телекинеза он обладал и еще одним даром. Любой разговор сводить к тому, как у него все плохо. Даже сейчас, лежа на поверхности прохладного и ласкового Манжерока, подставляя лицо яркому солнцу, он не мог распрощаться с прочно угнездившейся в его душе грустью. И этой грусти Виола намеревалась дать бой любой ценой. Самой действенной тактикой было сменить тему, увести Витю прочь от дурных мыслей…

— А что ты чувствуешь, когда используешь свой дар?

Виола взяла Витю за руку, ощутив, как ток воды мгновенно изменился. Она набежала на ее руку волной, но тут же откатилась обратно и изменила свой ток, охватывая витину руку только до кисти.

— Напряжение! — подумав, ответил он. — Это похоже на чувство, когда ты напрягаешь глаза, всматриваясь в точку на горизонте. Важным становится только эта точка! Ты концентрируешься на ней и забываешь обо всем остальном. Чем дальше этот объект, тем сильнее ты всматриваешься в него, до рези в глазах, до тяжести в веках! А если он еще и движется, или их несколько… У меня так с водой. Ее много, она текучая, подвижная, бесформенная. А вот если я сам в воде — я чувствую ее по-другому, каждое ее движение. Но все равно это тяжело, все равно я концентрируюсь только на ней… И усталость постепенно наползает.

— А с твердыми предметами — проще?

— Гораздо. Но тут все зависит от веса. Согнуть монетку я могу походя, а вот поднять в воздух автомобиль — это уже надо сосредоточиться на нем и только на нем. Первое время, когда я только обнаружил, что могу манипулировать предметами и начал экспериментировать, мне очень тяжело давалось управление даже двумя монетками… Никак не мог удерживать концентрацию одновременно на двух предметах, даже находящихся рядом друг с другом, уставал страшно, до головных болей. А сейчас… Хоть десять монет, хоть двадцать! Главное, чтобы я их видел одновременно. Тяжелее всего мне вода давалась… Но и с ней в итоге худо-бедно освоился.

Виола, все так же лежа на спине, не спеша погребла к берегу, чувствуя, что начинает замерзать — в воде вряд ли было больше 19 градусов, и Витя поплыл следом за ней, не шевеля при этом даже пальцами. Было в этом что-то жуткое, не естественное, неземное… Так плывут крокодилы — не спеша, не создавая на воде даже ряби — лишь легонько раздвигая ее мордой и позволяя сомкнуться за хвостом. И так же как крокодил, Витя был опасен.

Не для нее, но опасен! Сама не отдавая себе в этом отчета, Виола стала загребать руками чаще.

Витя заработал руками, ускоряясь и догоняя ее.

— Я замерзла! — пояснила она, переворачиваясь на живот и прибавляя ходу. Теперь уже осознанно, действительно спасаясь от холода.

— Тогда поплыли быстрее. Я могу и не шевелиться, так даже быстрее будет, просто вокруг люди, их может насторожить, что я изображаю торпеду.

Выбравшись из озера, Виола наскоро отжала футболку и шорты и, сбегав в машину за деньгами, купила в расположенном поодаль летнем кафе лепешку, печеную в тандыре. Горячая, только из печи, лепешка и бутылка колы на двоих — пожалуй, это лучший обед на свете.

— А что самое большое ты можешь поднять? — вернулась к интересовавшей ее теме Виола.

— Не знаю. Никогда не искал своего предела.

— Бетонная плита?

— Легко! Хоть несколько.

— Грузовик?

— Пробовал как-то, когда еще только открыл в себе дар. Тогда — тяжело, но смог. Сейчас бы, наверное, без особых проблем.

— А дерево можешь из земли вырвать? С корнем! Как ураган!

— Не пробовал. Думаю, что могу. Но не буду. Это же дерево… Жалко его!

— А людей, значит… — Виола осеклась, поняв, что сболтнула лишнего, но Витя не изменился в лице.

— Людей — не жалко. Люди сами решают, вступать им на ту дорогу, на которой они могут пересечься со мной, ну, или с другими, кто может их убить. А деревья или животные — нет. Их жалко. Помнишь «Улицы разбитых фонарей»?

— Это сериал про ментов?

— Да. Его так в народе и называли: «Менты». Я в детстве смотрел его… Тогда не было такого засилья сериалов, как сейчас… И смысл в них был. И сюжет! «Менты» — это вообще классика уже, многие серии тянули на настоящую драму, а то и на триллер. В общем, там была одна серия… Сюжета уже не помню, помню сцену. Опера приходят в квартиру, где произошло убийство. В прихожей — два трупа с огнестрельными ранами и собака. Собака тоже мертва, тоже застрелили. Начинают сходу строить версии: «Убийца зашел, завалил сначала собаку, потом мужчину — выстрелом в грудь, потом женщину, которая пыталась сбежать, уже в затылок…» А нашедший тела поправляет: «Нет, собаку — я застрелил. Бросалась. Хозяев охраняла. У меня выбора не было». И тогда кто-то из главных героев и говорит: «Вот почему так? Лежат два трупа, а жалко — собаку!»