– Ага, заело, – усмехнулась Алка, – а сама говорит, что ничего у нее с Филиным нету. Ты Катьку Свиридову помнишь?

– Помню, – медленно ответила Вера.

– Да ты не ревнуй, это давно было. Я сама Катерину лет пять не видела, она говорила, что расстались они по-хорошему. Она еще Герке с работой посодействовала, устроила к приличному человеку на службу…

Вера трясущейся рукой нажала на рычажок телефона. Надежда ворвалась в комнату и показала ей жестами, что все слышала.

– Это он Катю убил! – закричала Вера. – Она так удивилась, что это он пришел, но впустила, потому что он свой!

– Тише, – сказала Надежда, – значит, он тебя там, во дворе видел, думал, может, ты что знаешь. И с этим красавчиком-брюнетом они на пару работают. Да не ахай ты, что уж теперь делать! Хорошо, хоть заранее все выяснили, знаем теперь, от кого неприятностей ждать!

– Что мы выяснили, – уныло сказала Вера, – зачем он ее убил?

– Ну, убил и убил! – рассердилась Надежда. – Мы-то теперь чем поможем? Так что собирайся, едем на Фондовую Биржу, будем там твоего благоверного караулить.

– И что сделаем, когда его увидим? – безнадежно спрашивала Вера.

– Там на месте определимся! – Надежда махнула рукой. – Давай одевайся, время дорого!

Вера скрылась в ванной, а когда вернулась, Надежда Николаевна всплеснула руками:

– Что ты на себя нацепила?

– А что такого? – Вера недоуменно оглядела себя. – Костюм этот еще приличный, я в нем на работу хожу.

– М-да-а, – протянула Надежда и поджала губы, – костюмчик серенький, немаркий, в крапинку… или, если называть вещи своими именами, то с продрисью. Уж извини за прямоту. Оно, конечно, для музея, может, он и сгодится… хотя что там, в музее, не люди, что ли?

– Вы нашу директрису Анну-Ванну не знаете, – вздохнула Вера, – она отчего-то уверена, что в музее сотрудники должны выглядеть, как мыши.

– Причем мыши серые, домашние, – уточнила Надежда, – ну что я могу сказать? Бороться нужно с таким начальством, а ты плывешь по воле волн. Это же надо придумать, молодая женщина – и такой костюмчик!

– Блузочку можно беленькую… – неуверенно промямлила Вера, – белое освежает…

– Угу, – согласилась Надежда, – с отложным воротничком…

Она решила взять дело в свои руки и с головой ушла в платяной шкаф.

– Это что такое? – возопила она, потрясая чем-то непонятным.

Кофточка была шелковая, но материал от старости стал не белым, а кремовым. На груди были вышиты лилии.

– Это бабушка вышивала, – сказала Вера, – не могу выбросить…

Надежда пригляделась: лилии и вправду были изумительные.

– Выбрасывать не нужно, но носить-то зачем? – осудила Надежда. – Сверху что собираешься надеть – пальтишко свое на рыбьем меху?

– Ну и что? – Вера обиделась. – Оно, конечно, не новое, зато сидит хорошо.

– Это точно, – вздохнула Надежда, – да только ты в нем за пять минут окоченеешь. И вид у тебя какой-то бедноватый, на Биржу такие не ходят.

– Сами-то тоже не в бриллиантах! – вконец разобиделась Вера.

– Ладно, есть у тебя какая-нибудь одежда, в которой тебя муж не видел? – решительно осведомилась Надежда. – Уж извини, конечно, но этот синенький скромный платочек, что у тебя на шее, мне и то уже надоел.

Вера послушно принялась рыться в шкафу и вытащила брюки и куртку.

– Господи! – ахнула Надежда. – Да она коричневая! Как тебе пришло в голову купить вещь коричневого цвета! Коричневый вообще мало кому идет, а у тебя глаза серые!

– Но сейчас-то мне не нужно никого соблазнять, главное – чтобы муж не узнал!

– Точно! – малость присмирела Надежда. – Давай переодевайся!

Она выискала в шкафу теплый серый свитер и яркий трехцветный шарф.

– Как он там оказался? – удивилась Вера. – В жизни его не видела.

Шарф пришелся очень кстати: Надежда обмотала им Веру, так что видна была только макушка.

– Пора! – сказала она. – Едем!

Ромка отпустил их довольно спокойно.

Проснулся Кулик на рассвете от неудобного положения, от мучительной головной боли и от холода. Какое-то время он не мог сообразить, где находится, и даже вообразил под воздействием вчерашнего рассказа, что непонятным образом очутился в морге. Однако, разглядев полутемный подвал и двух своих новых знакомцев, вспомнил все и чрезвычайно расстроился. Расстроился он не оттого, что так низко пал и провел ночь в обществе таких опустившихся личностей. Нет, как всякий интеллигент, он боготворил народ и соприкосновение с ним считал за большую честь. Расстроился же Валентин, вспомнив, что совесть его нечиста, что он не может более считаться порядочным человеком, поскольку участвовал, хотя и невольно, в похищении злополучного чемоданчика.