«Государь читал пьесу в рукописи», — свидетельствует Вяземский. После этого события развивались молниеносно. В марте 1836 года цензура разрешает «Ревизора» к постановке, а 19 апреля следует премьера. Умный царь, понимая, что народу требуются зрелища, присутствует на первом представлении Лично. «Государь был в эполетах, — вспоминает фрейлина Смирнова, — партер был ослепителен, весь в звездах и других орденах. Министры сидели в первом ряду. Они должны были аплодировать при аплодисментах государя, который держал обе руки на барьере ложи».

Такого Российская империя еще не видела — сам царь на премьере! Лучшей рекламы пьесе невозможно было придумать. Цензор Никитенко (еще один малоросс в Петербурге) записывает в дневнике: «Государь даже велел министрам ехать смотреть «Ревизора»,

Пьеса идеально вписалась в русло правительственного курса борьбы с коррупцией — взяточники непременно будут наказаны, настоящий ревизор обязательно явится, как в финале комедии. Все отличившиеся актеры получили от царя подарки, некоторые — прибавку к жалованью. А Гоголь — возможность проветрить гениальные мозги в путешествии за границу.

Особенно Николаю Васильевичу понравилось в Риме. «Вся Европа для того, чтобы смотреть, — утверждал он, — а Италия, для того, чтобы жить». Но чтобы годами жить в Италии, необходимы деньги. Автор «Ревизора» нашел их все у того же безотказного доброго царя. А замолвить за себя словечко попросил все того же Жуковского. «Найдите случай и средства указать как-нибудь государю на мои повести, — писал ему Гоголь в 1837 году из Рима, — если бы их прочел государь! Он же так расположен ко всему, где есть теплота чувств и что пишется прямо от души».

Письмо Гоголя к самому императору, о котором он сообщает Жуковскому, долго считалось неизвестным.

Его опубликовали только в 2000 году в сборник(«Николай Первый и его время. Документы, письма, дневники, мемуары».

«Всемилостивейший Государь! — взывал Гоголь. — Простите великодушно смелость Вашему бедному подданному, дерзающему возносить к Вам незнаемый голос. Находясь в чужой земле, среди людей, лишенных участия ко мне, к кому прибегну я, как не к своему Государю?

Участь поэтов печальна не земле: им нет пристанища, им не прощают бедную крупицу таланта, их гонят, — но венценосные властители становились их великодушными заступниками. Вы склонили Ваше царское внимание к слабому труду моему, тогда, как против него неправо восставало мнение многих. Глубокое чувство благодарности кипело тогда в сердце Вашего подданного и слезы, каких человеку редко дается вкушать на земле, струились по челу его... Я болен, я в чужой земле, я не имею ничего — и молю Вашей милости Государь: ниспошлите мне возможность продлить бедный остаток моего существования до тех пор, пока совершу начатые мною труды и таким образом заплачу свой долг отечеству, чтобы оно не произнесло мне тяжелого и невыносимого упрека за бесполезность моею существования. Клянусь, это одна только причина, понудившая меня прибегнуть к стопам Вашим...

Проникнутый глубоким чувством благоговения к особе Вашего императорского величества Ваш верноподданный, исполненный русской любви к своему Государю Николай Гоголь.

Рим 1837, Апреля 18/6».

Результатом этого прошения стало императорское пособие писателю в размере 5 тысяч рублей — сумма по тем временам огромная, равнявшаяся десяти (!) годовым окладам полковника. Через некоторое время подруга Николая Васильевича фрейлина Смирнова ходатайствует перед императором еще об одном «вспоможении», необходимом для завершения «Мертвых душ». И его

снова выдают — сроком на три года. По тысяче рублей ежегодно, чтобы не прогулял одним махом.

Споры о том, какая была у Гоголя душа, русская или украинская, бессмысленны. Он сам не мог сказать точно. В письме той же Смирновой 12 декабря 1844 года писатель отвечал: «Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитывались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве ».

Иными словами, противопоставление русского и украинского писатель считал бессмысленным. В самом деле, где заканчивается украинское и начинается русское? Одно мягко и незаметно перетекает в другое!

Но желающие искать эту разницу всегда находились и в России, и в Украине. Видать, не дал Бог им иного таланта! Говоря о недоброжелателях, пытавшихся препятствовать ему, Гоголь не преувеличивал.

Среди них особенно выделялся комичной колоритностью граф Федор Толстой по кличке Американец. Друг писателя Аксаков даже вспоминал, что Толстой однажды заявил, будто Гоголь — «враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь». Еще один пример недоброжелательности Толстого приводит в письме к Николаю Васильевичу Смирнова: «Разговорились о духе, в котором написаны ваши «Мертвые души», и Толстой сделал замечание, что вы всех русских представили в отвратительном виде, тогда как всем малороссиянам дали вы что-то вселяющее участие, несмотря на смешные стороны их; что даже и смешные стороны имеют что-то наивно-приятное; что у вас нет ни одного хохла такого подлого, как Ноздрев; что Коробочка не гадка именно потому, что она хохлачка».