– Далее Энтони Астор, драматург.

– Ну конечно! – воскликнул мистер Саттерсвейт. – Она написала «Одностороннее движение». Пьеса имела бешеный успех. Я дважды ее видел. – Он с удовольствием продемонстрировал знание того факта, что Энтони Астор – женщина.

– Верно, – кивнул сэр Чарлз. – Забыл ее настоящую фамилию – кажется, Уиллс. Я встречал ее только однажды и пригласил, чтобы порадовать Энджелу. Вот и все приезжие.

– А местные? – спросил доктор.

– Ну, прежде всего, Бэббингтоны – он пастор, славный человек, не слишком похож на священника, да и жена его симпатичная женщина, обучает меня садоводству. Потом леди Мэри и Эгг. Вроде бы все. Ах да, еще молодой парень по фамилии Мэндерс – вроде бы журналист. Смазливый юноша.

Мистер Саттерсвейт со свойственной ему методичностью пересчитал гостей:

– Мисс Сатклифф – раз, Дейкрсы – три, Энтони Астор – четыре, леди Мэри и ее дочь – шесть, пастор с женой – восемь, молодой человек – девять, и мы трое – двенадцать. Должно быть, вы или мисс Милрей ошиблись, сэр Чарлз.

– Только не мисс Милрей, – с уверенностью возразил сэр Чарлз. – Эта женщина никогда не ошибается. Давайте проверим… Да, черт возьми, вы правы. Я упустил одного гостя. – Он усмехнулся. – Ему бы это не понравилось. Это самый самодовольный человечек из всех, каких мне приходилось встречать.

В глазах мистера Саттерсвейта мелькнули искорки. Он всегда считал, что актеры – самые тщеславные люди в мире, не делая исключения для сэра Чарлза Картрайта. Этот пример сваливания с больной головы на здоровую позабавил его.

– Кто же этот эгоцентричный субъект? – полюбопытствовал он.

– Знаменитость в своем роде, – ответил сэр Чарлз. – Возможно, вы о нем слышали. Его зовут Эркюль Пуаро. Он бельгиец.

– Да, детектив, – кивнул мистер Саттерсвейт. – Я встречал его. Незаурядная личность.

– Действительно, – согласился сэр Чарлз.

– Лично я с ним никогда не встречался, – принял участие в разговоре сэр Бартоломью, – но много о нем слышал. Кажется, несколько лет назад он ушел на покой, не так ли? Вероятно, большинство из услышанного мной относится к области легенд. Надеюсь, Чарлз, в этот уик-энд здесь не произойдет никаких преступлений?

– Почему? Потому что в доме детектив? Не ставишь ли ты телегу впереди лошади, Толли?

– Ну, у меня на этот счет есть теория.

– Какая теория, доктор? – спросил мистер Саттерсвейт.

– События приходят к людям, а не люди к событиям. Почему одни ведут жизнь, полную приключений, а другие – скучную и неинтересную? Благодаря окружающей обстановке? Вовсе нет. Человек может отправиться на край света, и с ним ничего не произойдет. До его прибытия там может состояться целая бойня, после его отъезда – землетрясение, а корабль, на который он едва не сел, может потерпеть крушение. А другой человек живет в Бэлеме [4] , ездит не дальше Сити, но с ним постоянно что-то случается. Он оказывается замешанным в историю с бандой шантажистов, красивыми девушками и угонщиками автомобилей. Есть люди со склонностью к кораблекрушениям – даже если плавают по декоративному пруду, то с лодкой что-то случается. Точно так же люди вроде вашего Эркюля Пуаро не должны искать преступления – они сами приходят к ним.

– В таком случае, – заметил мистер Саттерсвейт, – возможно, хорошо, что к нам присоединится мисс Милрей и за обедом не окажутся тринадцать человек.

– Ну, если тебе так хочется, Толли, – великодушно разрешил сэр Чарлз, – можешь получить свое убийство, но с одним условием – чтобы я не был трупом.

И трое мужчин, смеясь, вошли в дом.

Более всего на свете мистера Саттерсвейта интересовали люди – причем женщины гораздо сильнее, чем мужчины. И их он знал куда лучше, чем представителей мужского пола. В его собственном характере присутствовало женское начало, позволяющее глубже заглядывать в женскую душу. Но хотя женщины всегда доверяли ему, они никогда не воспринимали его всерьез. Иногда это обижало мистера Саттерсвейта. Он чувствовал себя человеком, стоящим в кулисах и наблюдающим за спектаклем, но никогда не играющим в нем. Однако, если говорить честно, функция наблюдателя его вполне устраивала.

Тем вечером, сидя в большой комнате, смежной с террасой и ловко декорированной современной фирмой в стиле корабельной каюты люкс, мистер Саттерсвейт в основном интересовался своеобразным зеленовато-бронзовым оттенком краски для волос, которую использовала Синтия Дейкрс. Он подозревал, что это последняя парижская новинка. Как выглядит миссис Дейкрс без ухищрений косметики, определить было невозможно. Это была высокая женщина с фигурой, идеально отвечающей требованиям момента. Ее шею и руки покрывал обычный в сельской местности летний загар, но был ли он естественным или искусственным, определению не поддавалось. Волосы были причесаны в новейшем стиле, доступном только лучшим лондонским парикмахерам. Выщипанные брови, подкрашенные ресницы, тонкий слой макияжа на лице, рот, обретший с помощью помады изгиб, отсутствующий от природы, – все это выглядело приложением к безупречному вечернему платью темно-синего цвета и на первый взгляд незамысловатого покроя (что отнюдь не соответствовало действительности), изготовленному из необычного материала – вроде бы тусклого, но словно озаряемого каким-то внутренним светом.

«Умная женщина, – подумал мистер Саттерсвейт. – Любопытно, какова она на самом деле?» На сей раз он имел в виду не тело, а душу.

Миссис Дейкрс говорила, слегка растягивая слова, согласно моде тех дней:

– Дорогая моя, это было невероятно. Я имею в виду, все бывает либо возможным, либо нет. Так вот, в данном случае последний вариант. Это было просто пронзительно!

Еще одно новомодное словечко – теперь все было «пронзительным».

Сэр Чарлз ловко смешивал коктейли, болтая с Энджелой Сатклифф – высокой, начинающей седеть женщиной с озорным ртом и красивыми глазами.