Сидни снова завернул пистолет в шарф и понес наверх. Как только он вышел из комнаты, Виктор извинился и сказал, что пойдет в туалет. Тихо поднялся по лестнице. Наверху слева была спальня Сидни и Мюриель, большая комната, застеленная розовым ковром с цветочным узором, и роскошным трюмо. Виктор быстро глянул туда, потом пошел по коридору к туалету в конце. Сидни он заметил во второй спальне из четырех. Тот поднимал пуховое одеяло на медной кровати. И как будто не слышал, как племянник прошел мимо.

Тогда Виктор не думал о том, что пистолет ему может понадобиться. Скорее размышлял о том, что хорошо бы иметь пистолет, ведь это редкая и к тому же запрещенная вещь. Но в мае он напал в Хемпстед-Хите [6] на девушку, занимавшуюся каким-то боевым искусством, что в семидесятых годах было редкостью. Она швырнула Виктора на землю и убежала. Тогда он и вспомнил о пистолете Сидни.

Иногда Дженнер думал, как дурно было со стороны дяди подвергать его такому искушению. Если бы старик не хвастался пистолетом, не демонстрировал его, Виктору никогда бы и в голову не пришло, что в доме Мюриель есть такая вещь. Он никогда бы не заполучил оружие. А если бы у него не было пистолета…

Даже тогда Виктор не особенно об этом размышлял, пока Сидни не заболел и не попал в больницу. У дяди был рак легких, и примерно через год его не стало. Тетя в течение нескольких лет почти не выходила из дома, но ей нужно было навещать мужа. Виктор узнал об этом от матери, рассказавшей ему, что Мюриель посещает Сидни только вместе с ней. Мать подъезжала на такси к дому, чтобы забрать Мюриель. У нее давно был ключ от тетиного дома.

Когда сестры в очередной раз должны были ехать с визитом в больницу, Виктор отправился в Ганнерсбери. Он видел, как подъехало такси, как мать направилась по дорожке между альпийскими горками и низкими можжевеловыми кустами. Скрывшись за дверью, она уже через пять минут вышла с располневшей до безобразия Мюриель, державшейся за ее руку. На тете была большая черная шляпа с широкими полями и черный шелковый плащ, словно она предвидела смерть Сидни и уже носила по нему траур. Через несколько минут такси скрылось, и Виктор вошел в дом, отперев дверь копией ключа, сделанной с материнского. Ключ вошел в скважину с трудом, и Виктор несколько секунд думал, что замок не откроется. Но он открылся.

Виктору стало любопытно, где теперь этот ключ, куда он делся. Никакой пользы от этой вещи не было, но Дженнер сохранил бы его. Он всегда любил иметь такие вещи: обладая ими, он чувствовал себя в безопасности, они добавляли ему могущества и власти. Должно быть, ключ потерялся полгода спустя, когда все его вещи отправили в дом родителей. Что, собственно говоря, сталось с пистолетом? Очевидно, его забрала полиция, хотя не имела на него права, как не имел и Сидни. Дженнер был уверен, что по справедливости пистолет принадлежал немецкому правительству.

Виктор сразу же поднялся по лестнице из полированного черного дерева с красной ковровой дорожкой. Этот дом был всегда таким мрачным, даже в разгар лета! На темном втором этаже пахло камфарой и затхлостью, словно здесь никогда не открывали окна. Виктор вошел в комнату с бронзовой кроватью и поднял пуховое одеяло. На голом матраце лежали керамическая грелка и судно, но пистолета не было.

Виктор заглянул в грелку и в судно, порылся в сложенной одежде в комоде. Из рукавов и носков выкатывались камфарные шарики. Ковер был синим, с выцветшим рисунком из желтых гроздьев и зеленых виноградных листьев по краям. Он поднял ковер, обыскал гардероб, открыл чулан, полный сапог и туфель, – на верхней полке была маленькая библиотека вестернов в бумажных обложках: «Человек, прискакавший в Финикс», «Тайна ранчо «Мертвый глаз». На сей раз Виктору помог его вспыльчивый характер – сегодня даже гнев был на его стороне. В ярости он ударил ногой по обуви на колодках, расшвыряв ее. Под ней оказалась незакрепленная половица. Виктор смог поднять ее пальцами. Под половицей была картонная обувная коробка, в ней-то и находился «люгер». Пистолет был завернут в обтрепанный белый шелковый шарф. Сидни не сказал, что взял у немецкого офицера и четыре патрона. Возможно, такой обыск мертвого немца было бы трудно объяснить с позиции его хваленой добродетели.

Сидни умер, когда Виктор провел в тюрьме почти год. Он выписался из больницы и находился дома, когда его племянник спустил курок «люгера». И он совершенно не представлял, думал Виктор, что несет часть ответственности за увечье Флитвуда. Он, Флитвуд и та девица, Розмари Стэнли, делили эту ответственность: Сидни – за то, что взял этот пистолет, Флитвуд – за отказ поверить, что он настоящий, девица – за глупые вопли и разбитое окно. Люди никогда не думают, как могут втянуть других в неприятности своим бездумным поведением.

Однако же он надеялся, что Сидни был вынужден осознать свою часть вины, когда после выстрела полицейские отправились к нему расспросить о пистолете, где он его взял и зачем передал племяннику жены. Даже смертельная болезнь не избавила его от допроса. Его дожимали до тех пор, пока он не рассказал все. Тут уж, должно быть, думал Виктор, он не развлекал рассказом скучающих гостей и не мог выставить себя высоконравственным и великодушным человеком.

В интервью воскресной газете Флитвуд вполне откровенно говорил о своей жизни и чувствах, в беседе с журналистом из женского журнала он был заметно сдержанней. Или в женском журнале выбросили то, что могло вызвать неловкость у читательниц. Он говорил о том, что не может ходить, о прежних занятиях спортом, которые были важны для него, о беге, игре в регби и в сквош, о пеших прогулках. Упомянул – только для журнала, – что пристрастился к чтению. Одним из его новых увлечений стали занятия в Открытом университете [7] . Читает романы, биографии и стихи, записался в Лондонскую библиотеку и в два книжных клуба. Его интересует садоводство, он с удовольствием планирует сад, хотя работать там будет кто-то другой. Подумывает о том, чтобы научиться делать музыкальные инструменты, например орган или арфу.

В газетном интервью, едва у читателя могла появиться мысль, что быть парализованным, прикованным к инвалидному креслу не так уж страшно, Флитвуд сказал: «Наверно, хуже всего то, что большинству людей не приходит в голову, что я импотент, лишенный секса. Я больше не могу заниматься любовью и вряд ли когда-нибудь смогу. Люди забывают, что паралич отнимает и эту способность, они думают, что человек только перестает ходить. Выносить это тяжелее всего, потому что женщины мне нравятся, я любил женщин, их красоту. Все это для меня теперь утрачено, ничего не поделаешь. И я не могу жениться, не могу причинить женщине такую боль».