– Ты всегда так неразговорчив, Виктор? – спросила Клара, когда они присели на ствол поваленного дерева.

Он немного подумал над этим вопросом, а потом решил сказать все как есть, ничего не приукрашивая.

– Мне почти всегда нечего сказать.

– Должно быть, я кажусь тебе жуткой болтуньей.

– Это хорошо, когда речь идет о чем-то стоящем.

– Мы с Дэвидом говорим целыми днями напролет, – сказала Клара.

Девушка улыбнулась Дэвиду, он потянулся и взял ее за руку. И тут Виктор осознал, что все это времяони разговаривали о людях, которых знали, о лесе, растениях и деревьях, о том, где проведут выходные, о работе Клары, о ее сослуживцах. Это его слегка озадачило, потому что такие беседы были для него в новинку. Дэвид начал расспрашивать, нравится ли ему здесь, и он ответил, что да, что думал о том, чтобы поселиться тут и найти работу. Виктор ощутил разочарование, потому что ни Дэвид, ни Клара не сказали, что это хорошая мысль или что помогут в его поисках.

Но когда они вернулись в дом и Клара оставила их – видимо, решила что-нибудь приготовить, решил Виктор, но минуту спустя понял, что ошибался, – Дэвид спросил, не против ли он, если они поговорят о том утре в доме 62 по Солент-гарденз. Виктор согласно кивнул, и Дэвид вытащил сигарету из пачки. Дженнер последовал его примеру, просто так, за компанию.

– Я никак не мог рассмотреть то, что произошло в тот день, объективно и непредвзято, – заговорил Дэвид. – Я возмущался, не мог справиться с приступами безумной ярости. Роптал на свою судьбу, если это не звучит слишком мелодраматично. Даже если звучит – пускай, мне все равно. Тем утром произошла мелодраматичная история. Но речь о том, что я никогда не рассматривал случившееся спокойно, не пытался оживить это в памяти. Никогда не анализировал эти события во всех подробностях – даже наедине с собой.

Виктор кивнул. Такое отношение Дэвида было ему понятно.

– Я просто предполагал, что действовал неправильно. И это дело я провел глупо и непрофессионально. Ты помнишь каждую деталь того утра так же, как я?

– Отлично помню, – подтвердил Виктор.

– Я был в палисаднике и сказал тебе, что если убьешь Розмари Стэнли, то получишь пожизненный срок. Помнишь это?

Виктор снова кивнул. Поймал себя на том, что выпячивает нижнюю губу, как Джапп.

– А ты сказал, что не убьешь ее, что просто…

Голос Дэвида прервался, он облизнул губы. Подался вперед в своем кресле, и Виктор решил, что его собеседник не может произнести ни слова, и тогда он решил помочь:

– Выстрелю ей в нижнюю часть спины, – проговорил он.

– Да. Верно, ты помнишь. В то время я – мы – все, кто был там, сочли твои слова ужасными. Сказано это было очень хладнокровно. Думаю, это было, как выразился обвинитель на суде, «заявление о жестоком намерении». А потом ты осуществил это намерение, выстрелив в меня. Говорить это, Виктор, мне очень трудно. Я думал, что будет трудно, и, оказывается, не легче, чем представлялось. Я решил, Виктор, что тогда ты хотел… ну, поступить так с кем-то —и этим кем-то оказался я.

– Я не хотел этого, – возразил Виктор. – Просто так получилось… накануне вечером я читал в журнале о – как это называется – о параплегии и о человеке, получившем травму позвоночника. Я много читаю. Это засело у меня в голове.

– Так вот в чем дело? Это действительно так? – спросил в крайнем изумлении Дэвид.

– Конечно.

– Ты произнес эти слова только потому, что увидел какую-то журнальную статью? Значит, если бы ты прочел, например, о выстреле в плечо, лишившем кого-то возможности действовать правой рукой, то грозил бы этим?

– Совершенно верно, – подтвердил Виктор.

Вернулась Клара, и они стали ужинать. На подносе были паштет, сыр, разные сорта хлеба, фруктовый торт, яблоки, виноград и бутылка сладковатого немецкого вина. Они прикончили одну бутылку, и Дэвид открыл вторую. Вечер был теплым, и они сидели за столом на веранде, в воздухе стоял сильный запах жимолости, над садом сгущались сиреневые сумерки. Клара включила устройство от комаров. Над ним светился голубой круг, и, как только насекомые попадали в это магическое сияние, их хрупкие тела мгновенно сгорали, а до людей доносились легкие щелчки и шипение. Виктору так понравился этот небольшой приборчик, что, как только слышался очередной щелчок, он с удовлетворением приговаривал: «Так, еще один!» К его удивлению, он заметил, что хозяина дома это раздражает. Флитвуд бы предпочел оказаться в душной комнате, чем слышать эти бесконечные звуки массового убийства. Виктор решил, что для бывшего полицейского это почти невероятно.

Они перебрались в комнату, и Клара сначала поставила музыку кантри, потом английские народные песни. За окном было уже совсем темно, и наконец Виктор сказал, что ему пора. Было поздно – хотя до последнего поезда времени оставалось достаточно, – ему пришло на ум, что, если задержится здесь еще немного, ему могут предложить остаться на ночь. Ему хотелось бы увидеть этот дом и сад на рассвете, когда взойдет солнце, услышать утреннее пение птиц. Он представил завтрак, Клару в халате, и даже почувствовал слабый запах кофе и гренок. Но когда сказал, что ему нужно идти, никто не предложил остаться на ночь. Зато Клара пообещала, что они сообщат ему, если узнают о сдающихся квартирах или комнатах, и дала местную газету, где обычно публиковались подобные объявления.

Они проводили его до станции. Инвалидное кресло нещадно скрипело, и Клара заметила, что его пора менять, иначе оно может в любой момент развалиться.

– Виктор, он так нещадно его эксплуатирует, словно это кроссовки у спортсмена, готовящегося к Олимпиаде.

Дженнер счел шутку слегка бестактной, но Дэвид рассмеялся. Когда они очутились на центральной площади, Флитвуд указал на горизонт, и Виктор наконец увидел пестрое ожерелье ярких огней – новое шоссе, построенное три года назад. Оно приближало Лондон и вызывало у Виктора ощущение, что Эктон не так уж далек от Тейдон-Буа. Он обменялся рукопожатием с Дэвидом, потом с Кларой, и это показалось ему странным. До этого дня у него не было привычки пожимать руки женщинам, но поцеловать ее он не мог, посчитав, что этот поступок будет еще более нелепым.