— Отстань, бездельник! Что ты там болтаешь насчёт обращения? Что такое, никто меня не уважает! Все стали хозяевами, а слуг нет! Говорю тебе, парень: я был немножко нетвёрд на ногах, когда добрый рыцарь меня ударил, а то я непременно устоял бы. Если же ты желаешь ещё потолковать на этот счёт, так давай я тебе докажу, что умею дать сдачи.

— Будет вам, перестаньте! — сказал Локсли. — А ты, еврей, подумай о своём выкупе. Ты понимаешь, что мы добрые христиане и не можем допустить, чтобы ты оставался среди нас. Вот ты и подумай на досуге, какой выкуп в силах предложить, а я пока займусь допросом другого пленного.

— А много ли удалось захватить людей Фрон де Бефа? — спросил Чёрный Рыцарь.

— Ни одного такого, который мог бы дать за себя выкуп, — ответил Локсли. — Было несколько трусливых подлецов, да мы их отпустили на волю — пускай ищут других хозяев. Для мщения и ради выгоды и так было довольно сделано, а эта кучка сброда и вся-то не стоила медной монеты. Тот пленный, о котором я упомянул, более ценная добыча: это щёголь монах, наверно ехал в гости к своей возлюбленной, судя по его франтовской одежде и по убранству его коня. Да вот и почтенный прелат идёт, бойкий как сорока.

Тут двое иоменов привели и поставили перед зелёным троном начальника нашего старого знакомого — приора Эймера из аббатства Жорво.

Черты лица и осанка пленного аббата выражали забавную смесь оскорблённой гордости, растерянности и страха.

— Что это значит, господа? — заговорил он таким тоном, в котором разом отразились все эти три чувства. — Что за порядки у вас, скажите на милость? Турки вы или христиане, что так обращаетесь с духовными лицами? Знаете ли вы, что значит налагать руки на слуг господа? Вы разграбили мои сундуки, разорвали мою кружевную ризу тончайшей работы, которую и кардиналу было бы не стыдно надеть. Другой на моём месте попросту отлучил бы вас от церкви, но я не злопамятен, и если вы сейчас велите подать моих лошадей, отпустите мою братию, возвратите в целости мою поклажу, внесёте сотню крон на обедни в аббатстве Жорво и дадите обещание не вкушать дичи до будущей троицы, тогда я, может быть, постараюсь как-нибудь замять эту безрассудную проделку, и о ней больше речи не будет.

— Преподобный отец, — сказал главарь разбойников, — мне прискорбно думать, что кто-либо из моих товарищей мог так обойтись с вами, чтобы вызвать с вашей стороны надобность в таком отеческом наставлении.

— Какое там обхождение! — возразил аббат, ободрённый мягким тоном Локсли. — Так нельзя обходиться и с породистой собакой, не только с христианином, а тем более с духовным лицом, да ещё приором аббатства Жорво! Какой-то пьяный менестрель по имени Аллен из Лощины — nebulo quidam [28] — осмелился грозить мне телесным наказанием и даже смертью, если я не уплачу четырехсот крон выкупа, помимо всего, что он у меня награбил, а там было одних золотых цепочек и перстней с самоцветными камнями на несметную сумму. Да, кроме того, они переломали и попортили своими грубыми руками много ценных вещиц, как-то: ящичек с духами, серебряные щипчики для завивки волос…

— Может ли быть, чтобы Аллен из Лощины поступил так невежливо с особой вашего священного звания? — спросил предводитель.

— Всё это такая же истина, как евангелие от святого Никодима, — отвечал приор. — При этом он ругался на своём грубом северном наречии и поклялся повесить меня на самом высоком дереве в этом лесу.

— Да неужели клялся? В таком случае, преподобный отец, по-моему вам придётся удовлетворить его требования. Потому что, видите ли, Аллен из Лощины такой человек, что коли раз сказал, то непременно сдержит своё слово.

— Вы всё шутите, — сказал растерявшийся приор с натянутым смехом. — Я и сам большой охотник до удачной шутки. Однако — xa-xa-xal — эта шутка продолжается уже целую ночь напролёт, так что пора бы её прекратить.

— Я теперь так же серьёзен, как монах в исповедальне, — отвечал Локсли. — Вам придётся уплатить порядочный выкуп, сэр приор, иначе вашей братии предстоит избирать себе нового настоятеля, потому что вы уже не воротитесь к своей пастве.

— Да вы что — христиане или нет? Как вы осмеливаетесь держать такие речи, обращаясь к духовному лицу? — сказал приор.

— Как же, мы христиане, и даже держим своего капеллана, — отвечал разбойник. — Позовите нашего весёлого монаха, путь выступит вперёд и приведёт почтенному аббату тексты, подходящие к настоящему случаю.

Отшельник, немного протрезвившийся, напялил монашеский балахон поверх своего зелёного кафтана, наскрёб в своей памяти несколько латинских фраз, когдато заученных наизусть, и, выйдя из толпы, сказал:

— Преподобный отец, deus facial salvam benignitatem vestram! [29] Добро пожаловать в наши леса!