— Социальные операции, — подсказываю я.

— …да, похождения…

— Если у тебя будет что-то серьезное с Тамаркой, — прерывает его Корольков, — я тебя застрелю. Ты знаешь, я умею свечи гасить. Полгорода с ней здоровается.

— Все будет чисто, шеф, — говорит Валера и садится.

— Внешне это как раз и не должно выглядеть чистым, — размышляю я вслух. — Скорее наоборот. В своем роде это подвиг…

— Нам не чужды порывы, — уверяет Слободсков.

— Опять же, — продолжаю я, — если прицепилась к мальчику, значит, на что-то надеется, лелеет какую-то перспективу. Тебе придется придумать что-то весомое.

— Что ты разволновался? — спокойно говорит Валера. — Мы люди простые, говорим стихами, — копирует он басом Королькова.

— Слушай, ты — молодец! — восклицает Меркулов, — как это у вас так легко с женщинами получается. Ловкие вы ребята, у меня как-то все не так.

Вася сказал это случайно, увлекшись, и мы смотрим на него, уважая его откровенность.

— Ничего, Вася, ничего, — успокаивает Корольков. — Ловкость — это, как правило, обтекаемая мораль. А в этом деле все решают не мозги, а, скорее, их отсутствие.

Всем хочется прогуляться, и мы идем на улицу. В Каменогорске есть отличные уютные дворики. Дома в центре города старого типа из красного кирпича. Стоят они основательно, и в подъездах пахнет щами. Домашними.

Мы выходим на площадь. Их в городе две. Видно, в свое время дали волю архитектору со вкусом, и я, подходя к площадям, как-то даже волнуюсь. Всегда. Не знаю почему. Наверное, красивое и должно будоражить.

Дело идет к вечеру, небо над нами чистое, но солнышко окаймляется красивыми облаками, плывущими ему навстречу. Облака яркие, плотные, и при соответствующей фантазии в них можно усмотреть то белых всадников, то парусник, то огромное лицо.

Рудик рассказывает Меркулову о том, как он бежал от медведя через таежную речушку и на другом берегу обнаружил, что абсолютно сухой. Валера прислушивается к разговору, а мы с Женей помалкиваем и впитываем свежий воздух, детские голоса во дворах, шум хозяек на балконах, отрывочные звуки свадебных гулянок под гармошку и шорохи неспешащих машин.

— Давай заглянем, — предлагаю я Капленку, проходя мимо биллиардной.

— Позднее, — говорит он.

Мы еще минут сорок гуляем, затем с Женей поворачиваем в биллиардную на пару партий. Остальные идут в кино. В биллиардную мы заходим редко, но бывает. Из-за атмосферы.

А она здесь хороша. Мужчины, вырвав из семейного бюджета времени пару часов, чувствуют себя здесь людьми. Даже торопыги превращаются в джентльменов, гордо несущих цыплячью грудь. Перед каждым ударом губы сводятся в трубочку, как перед свистом, и явно прослушивается шелест работающего мозга. Движения из нарочито небрежных элегантно переходят в строго точные. Говорят здесь вполголоса, прежде чем сказать, демонстративно думают. Но главное — манеры. Манеры — это все. Дилетанта видно сразу по отсутствию оных, и с ним соглашаются играть, болезненно морщась.

Распоряжается здесь старик, которого все зовут Афанасич. Это верткий человек с прокуренным лицом и живыми глазами. Он считает себя очень хитрым и видавшим виды. В его обязанности входит соблюдение чистоты, порядка и главное — сберечь потолок. А как удобно натирать конец кия о потолок. Но дед все видит и пресекает. Кроме того, что клиенты ведут небольшие расчеты между собой, и пятерки с трешками спокойно меняют своих хозяев. Этого он не видит.

Мы с Женей входим в биллиардную. Здесь стоят четыре зеленых стола. Помещение как бы разбито на два выступающей из потолка балкой. Народу немного, но столы заняты и даже есть болельщики. Мы занимаем очередь и наблюдаем за игрой. Полусонные завсегдатаи мастерски работают с шаром, изображая неудовольствие всем и вся. Афанасич крутит носом, стреляет глазами по сторонам, но сидит на месте за своим обшарпанным столом.

Я прислушиваюсь к разговорам вокруг. Двое, стоящие рядом, обсуждают удары с вращением. Удар левым французом, левое эффе, правое эффе, массе — короче говоря, система запугивания потенциальных противников в действии. Я играю средне, в основном полагаясь на чутье. В конце концов, много приятнее, если ты, прикинув, забиваешь шар, чем, теоретически обсчитав, промазываешь.

Женя внимательно следит за игрой. Он парень хваткий, и если уж что делает, то делает как надо. У меня поднимаются теплые чувства к приятелю, когда я вижу, что он начинает разыгрывать простачка, за которым угадывается мощный аналитический аппарат, помноженный на физическую ловкость.

Наконец, наступает и наша очередь. Мы играем двое на двое. Один из наших противников, занозистый мужичок, суетится у стола, собирая шары. Он чувствует себя хозяином, отдает короткие приказания, и все у него получается как-то вызывающе. Разбивать досталось нам, и Женя, как обычно, изображает паралич на почве волнения к удовольствию окружающих. Мужичишка, который ставил пирамиду, подмигивает своему партнеру.

Женя бьет первый. От поставленного удара шары брызгами рассыпаются по зеленому полю. Один с треском залетает в лузу, затем туда посылается еще два, два шара в другую лузу и один скромный «своячок». Итого шесть. Я вытаскиваю шары из луз и кладу их на полку. Мужичонка, волнуясь, шныряет вдоль стола, выбирая позицию. Наконец, он грациозно становится и ловко вколачивает шар. Затем следует второй.