— Благими намерениями… — бормочет в углу Макаров и похохатывает под нос, покачивая головой.

— Ты что, мне не веришь? — зло спрашивает Валтурин.

— Какая тебе-то разница, верю я или нет? — отзывается тот.

— Разница большая.

Макаров опять посмеивается, раскручивая леску. Я и надеяться не смею, что Валтурин уедет отсюда. Это будет большая радость, подарок судьбы.

— Так вот, Серега, — командирским голосом обращается Семен. — Я уезжаю на этой неделе, а Анна будет через неделю. Я очень прошу тебя ее встретить. Как друга прошу.

От последних слов меня передергивает.

— Сам встретишь, — говорю я и встаю.

— Сере-е-га… — тянет Семен, затем кричит: — Человек ты или нет?

— Никуда ты не уедешь…

— Я уже заявление написал и матери телеграмму отправил, — выпаливает Валтурин.

— Серьезно?

— Вполне.

Я вздыхаю, беру фотографию и кладу обратно в карман.

— Договорились, встречу, — соглашаюсь я.

Семен кладет мне руку на плечо.

— Только чтобы все было… понял, да? — спрашивает он. Я смотрю на него удивленно. — Ну, ну, не обижайся. Я знаю, все будет в порядке. Поэтому и прошу именно тебя.

— Так-то оно так, — говорю я Макарову. — Но с другой стороны, с каких это пор мне стали доверять девушек в расчете на полную гарантию?

На кухне шипит закипевший чайник, и Семен идет туда. Надевая пальто, я вдруг слышу с кухни отборную ругань, вой и падение на пол чего-то твердого. Я быстро выглядываю из-за двери и вижу, как Валтурин в бешенстве выталкивает раскаленную электрическую плитку в форточку голыми руками. Плитка за что-то зацепилась, из нее выпал кирпич, а горячая спираль, размотавшись, оказалась у Семена в руках. Еще два замысловатых прыжка с ревом и плитка за окном. Следом летит кирпич.

Плитка у нас, конечно, старенькая. Мало того, самодельная, купленная у частника. Она была сделана из двух кирпичей, с прорубленной канавкой для спирали и уложенных в металлический каркас. Спираль тоже была старая, во многих местах скрученная. Семена, видно, тронуло током, и он волевым решением избавился от плитки, чтобы купить новую.

Я раздеваюсь, и мы с Макаровым перевязываем бинтом руки Семена.

Это все происходило в пятницу. А во вторник меня после обеда зовут к телефону. Голос звучит издалека, но не искажается.

— Кто это? — кричу я.

— Макаров. Здорово.

— Здорово. Что случилось?

— Семен отравился.

— Сколько ни пить всякую дрянь, — говорю я.

— Да нет, — кричит Макаров, — он специально. Решил покончить с собой. Посмотрел вчера фильм по телевизору про декабристов, как его… да, «Звезда пленительного счастья» и что-то так расчувствовался… Только вот не пойму, как он в больницу попал. Меня дома-то не было.

— Так он в больнице?

— Да. Вот я тебе и звоню. Ты бы приехал, навестил как-нибудь. Все по-человечески будет.

— Он что, в очень тяжелом состоянии? — спрашиваю я.

— Дела не так уж плохи, не обязательно ехать срочно. Приедешь, расскажу подробнее.

Положив трубку, я с досадой выругиваюсь про себя в адрес Валтурина, затем начинаю раздумывать, все больше волнуясь. Есть, значит, у Семена живая ткань в душе, если она задета вот таким образом. Ясно одно. Надо быть кем-то до конца. Жизнь не любит половинчатости. Но, если уж ты решил сменить ипостась, то менять нужно тоже до конца.

Во вторник я вырваться с работы не смог и появился в Каменогорске только в среду. Купив по дороге продукты для передачи в больницу, я зашел домой, чтобы переодеться, и застал там Макарова в весьма веселом расположении духа.

— Что у вас тут стряслось? — спрашиваю я с порога.

— Да смех один, — улыбается Макаров. — Съел тут Семен какую-то отраву и сел ждать смерти. Пока ждал, видно, подумал получше или испугался. Сам знаешь, какие у него нервы потрепанные. Короче говоря, он сам позвонил в «скорую помощь», да еще наорал на них, чтобы быстрее приезжали. В больнице его вычистили и все дела. Через два дня будет дома.

— Он уезжать-то не передумал?

— Кто его знает. Скорее всего, у него денег на билет нет. А увольняться он увольнялся.

— Ничего. Мы ему поможем.

— Я согласен.

В больнице я натыкаюсь на аккуратно сложенный кукиш. Валтурин с синим лицом в огромной полосатой спецовке смотрит на меня каким-то живым взглядом, как будто в вагонном окне после безликой пестроты он увидел нечто интересное.

— Во! — говорит он и скрипит зубами. — Подождет старушка. Успеет еще прибрать к рукам. Я еще молодой.