– Следующую лодку станете спускать, президент приедет. Уговорю его. – Лемехов любил этого захмелевшего директора, который множество дней и ночей провел возле лодки, так что его тяжелое, с седыми бровями лицо странным образом запечатлело лодку. Ее выступы, сумрачную рубку, грубую мощь и таинственное свечение.

Академик шаркающей походкой приблизился к Лемехову. В его руке с хрупким запястьем дрожала коньячная рюмочка. Сухое, с запавшими щеками лицо, седина, сеть склеротических сосудов на носу, как фиолетовые разветвленные корешки. И серые сияющие глаза с веселым молодым блеском.

– Примите мои искренние поздравления. – Лемехов склонился в поклоне перед именитым старцем. – Вы снова подарили России шедевр.

– Шедевр не шедевр, а лодка, скажу я вам, получилась. На американских верфях такую еще не построили.

– Я вспомнил афоризм Паскаля: «Камень, брошенный в море, меняет все море». Ваша лодка, спущенная в океан, меняет весь океан.

– Но это уже дело прошлого. В голове-то уже другое крутится. Тело дряхлеет, а ум не желает стареть. Все примеряет, продумывает, фантазирует. Такие интересные идеи рождаются!

– Над чем вы работаете?

– Одну лодочку маленькую придумал. Такую миниатюрную, как дюймовочка. Вот мы газопроводы по морскому дну протягиваем на тысячи километров. А защищать их некому. Эта лодочка вдоль газопроводов сможет ходить и их прикрывать от вредителей. А еще может гидрофоны супостата выводить из строя. А еще может спецзаряды у берегов супостата устанавливать, чтобы поднимать цунами. Много чего еще может.

– Вы бы эту лодочку нам показали.

– Я и хочу, Евгений Константинович. Пришлю документацию, а вы на Военно-промышленной комиссии обсудите.

– Жду документацию. – Он чокнулся с академиком, видя, как на впалом виске пульсирует, питая мозг, синяя жилка.

Главнокомандующий флотом выпил не одну рюмку водки, и его широкоскулое лицо было фиолетово-красным, словно его обожгли ветры всех широт.

– А я вам говорил, Евгений Константинович, и опять говорю. Для полноценных военно-морских операций каждый наш флот должен иметь палубный авианосец. Подсчитано, что в акваториях Черного, Средиземного, Балтийского, Баренцева морей, в районах Тихого океана Россию ждет десяток локальных конфликтов. Без авианосцев эти конфликты не выиграть. Я очень прошу убедить президента включить в программу перевооружения строительство авианосцев.

– Я говорил об этом с президентом. Он понимает проблему. Он распорядился искать верфи для размещения подобных заказов.

Они чокнулись, и главком выпил, высоко, по-офицерски, подняв локоть.

Губернатор, косолапя, сутулясь, подошел, похожий на матерого медведя.

– Конечно, Евгений Константинович, нашему президенту виднее, но я бы на его месте сделал вас Председателем правительства. Оно бы заработало без пробуксовок. России нужен разбег, а то мы застоялись. Когда Россия стоит, в ней всякая муть заводится, народ начинает дурить. Всякие Болотные площади. Вот вы бы России дали разбег, пнули ее хорошенько, и она от этого пинка снова станет великой державой.

– А вы не боитесь, что от этого пинка многие губернаторы полетят кувырком?

– А и правильно, пусть летят. Пусть и я полечу, если не справляюсь. Как раньше пели: «Была бы только Родина богатой да счастливою». Нужен, нужен пинок, а иначе начнем дурить. Об этом и президент говорит. За здоровье нашего президента! – Он выпил водку и отошел, покачиваясь, обходя невидимые препятствия, как, должно быть, медведь обредает лесные кочки.

К Лемехову подошел его заместитель Двулистиков, держа в руках рюмку с водкой. Было видно, что это не первая рюмка. Маленькие глазки, окруженными красными веками, возбужденно блестели. Утиный нос порозовел, и на нем выступили микроскопические капли пота. Плотно прижатые хрящевидные уши были белые, словно отмороженные, а мочки налились пунцовым жаром. Он был возбужден, и, как всегда в такие минуты, от него пахло едким уксусом, запах которого был бессилен перебить дорогой одеколон.

– Женя! – Двулистиков обратился к Лемехову по имени, ибо это был тот редкий случай, когда Двулистиков пренебрегал субординацией. Ему хотелось вспомнить их студенческие отношения. – Женя, ты великий человек! Как ты мог догадаться и написать на лодке: «Не валяй дурака, Америка!» Теперь эта наша «Державная» всплывет где-нибудь у Флориды, и американцы сбегутся на набережную Майами, чтобы прочитать этот привет из России! Подумают, что это предупреждение самого президента Лабазова! – Глаза Двулистикова с обожанием смотрели на Лемехова, и это был взгляд не друга молодости, не сослуживца, взирающего на начальника, а верующего язычника, припадающего к стопам кумира. – Как я тебе благодарен, Женя. За все, за все! И за то сочинение, которое ты мне помог написать. В слове «удовлетворительный» я сделал три ошибки, а ты их исправил. Без тебя мне бы не попасть в академию. И за то, что взял меня после академии в политику, и мы с тобой создавали русские организации в Казахстане, в Молдавии, на Украине. И за то, что сделал меня своим помощником, когда избирался в Думу. И за то, что захватил с собой в Академию Генерального штаба. И за работу в корпорации, и в министерстве, и теперь, когда так высоко взлетел! Ты мой настоящий друг, настоящий благодетель, настоящий командир!

В словах Двулистикова не было подобострастия или желания польстить и угодить. А было истинное восхищение, потребность иметь предмет обожания и бескорыстной любви. Сотворить божество, которому можно поклоняться. Лемехов привык к этим изъявлениям преданности, которые лишь иногда принимали открытые формы. А в обычное время проявлялись в предельной исполнительности и трудоспособности, делавшей Двулистикова незаменимым.

– Ну что ты, Леня. Что бы я делал без тебя. Наш тандем нерасчленим! – Лемехов благосклонно улыбался, а сам чуть сторонился Двулистикова, от которого пахло летучей мышью.