Начнем с того, что «монолог» Лисицы был, так сказать, предварительно «обкатан» Крыловым в шуто-трагедии «Подщипа» (1800).

расхваливает Цыганка самозваного жениха Подщипы немецкого принца Трумфа. Комментируя сходство реплик Лисицы и Цыганки, С. А. Фомичев пишет: «…здесь, как и в крыловской басне, нет, по сути дела, ни одного слова лжи, разве что подсюсюкивание („носок, глазок, роток, бородка“) и точный расчет на убежденность глупца в своих самоочевидных достоинствах» (курсив авт. — А. К) [70] . В целом справедливо, однако, различия сопоставляемых фрагментов не менее, а может, и более значимы — по крайней мере в плане изучения динамики роста поэтического мастерства Крылова.

Реплика Цыганки — грубая, неприкрытая лесть и — тут никак не могу согласиться с комментатором! — именно ложь: и «личико другое так беленько» где-то есть, и букли потолще, и усы погуще можно сыскать, и косу длинней Трумфовой и т. д. Сами использованные в данном случае синтаксические конструкции содержат необходимость сравнения той или иной черты (свойства) внешности с подобными чертами других представителей рода человеческого, а в силу этого проблематичны и вызывают у адресата лести справедливое недоверие:

И Цыганка вынуждена прибегнуть к дополнительной аргументации: Взглянись лишь в зеркало, так лучше мне поверишь.

Что касается «журавлиной степенной походки», то уподобление по природе своей указывает на определенную вторичность обладателя качества, эталоном которого считается его естественный, а значит, первичный, главный носитель.

А вот речь Лисицы и впрямь не содержит ни слова лжи, да и неоткуда ей взяться, ибо состоит она — когда дело идет о конкретных чертах Вороньей внешности — из назывных нераспространенных: «что за шейка, что за глазки!» — и, скажем так, «условно распространенных» конструкций: «Какие перушки! какой носок!». Определительные местоимения какие, какой по сути бессодержательны, а эмоциональное наполнение может трактоваться сколь угодно широко — восхищение, удивление, негодование, возмущение, осуждение и т. п. — точно так же, как и у частиц что за или ну и. Сказки же тоже можно рассказывать о чем и какие угодно… Расточаемые Лисицей похвалы в высшей степени двусмысленны, и потому Л. С. Выготский прав и неправ одновременно, считая, что плутовка откровенно и язвительно издевается над Вороной [71] . Прав — потому что как издевательство их воспринимает объективный реципиент, который ничего привлекательного в облике вороны не видит, неправ — потому что забывает об адресате лести. Но не так ли происходит и в реальной «человечьей» жизни? Со стороны лесть мгновенно распознает каждый, но устоять перед ней дано далеко не всем…

Подчеркну: отсутствие в Лисицыных приветливых словах конкретики в виде эпитетов и сравнений с кем и чем бы то ни было заключает важнейший для Вороны смысл: она несравненна, неподражательна, единственная в своем роде, абсолютна, она не ВОРОНА и не ГОЛУБЬ, она — это только ОНА. Механизмом лести Лисица владеет в совершенстве: указывая на ту или иную черту облика «красавицы», она лишь катализирует появление в голове Вороны уже готовых «распространений»: какие перушки! — такие: блестящие, ослепительные, несравненные, умопомрачительные, изумительные, божественные…; что за глазки! — зоркие, очаровательные, прекрасные, влекущие, незабываемые… и т. д., и т. п. Кажется, именно по этой причине Крылов отредактировал 24-й стих, который в двух первых публикациях имел такой вид:

Вороне, конечно, нет никакой нужды оправдывать чьи бы то ни было слова — пожалуй, ей не так уж и важно, что слышит их от Лисицы, поскольку оглушена литаврами и медью собственной, внутренней «песнью песней», предметом которой, разумеется, является она сама — избранная! — Ворона.

Исключительно важна здесь одна, казалось бы, чисто физиологическая деталь:

Ворону переполнила радость, оттого и дышать стало невмочь, и единственным способом спастись от удушья становится громогласное КАРРРР! Все случилось буквально по Писанию: «от избытка сердца говорят уста» (Мф 12:34).

Что ж, как мы помним, Ворон у Тредьяковского был «без сердца мех» — у крыловской же Вороны сердце есть, иначе где бы еще Лисица нашла тот заветный уголок, в который сумела влезть!

На последний вопрос: почему размышления Вороны были не особо веселыми? — наверное, лучше всего ответит герой совсем другой — не крыловской — эпохи. Предоставим ему слово: «Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, — прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора». Читатель, конечно, узнал по этой реплике Родиона Романовича Раскольникова, так часто впадающего в задумчивость…

Эпоха другая — но проблема-то вневременная, вечная: гордыня всегда сопряжена с духом уныния. Иначе и быть не может: величие, понимаемое как абсолютное совершенство, — духовный тупик и… страшное одиночество. Загрустишь тут!..

В заключение, дорогой Друг, мы хотим напомнить вам одну из любимейших наших басен, принадлежащих перу Ивана Андреевича. Басню по теме и роду занятий нам близкую, весьма многомудрую и назидательную…