Шрифт:
И думать нечего — вампиры. А что? Это ж Германия, страна аккуратная, народ смирный, кто тут кого есть позволит, вот вампиры и питаются сырым бензином. Раскачал я машину: не, бак полный. Че он его, мерзавец, не выпил? Да просто не успел присосаться. Я считать кончил.
В Германии самому машину чинить строго запрещено, только на автохаусе и только за деньги. Каждый немец хочет жить и умереть за свой счет, и все дают друг другу заработать, поэтому ничего не делают сами, а по любому поводу бегут к специалистам. А то посадят тебя на голый «социал» и будешь жить, как простой советский главный инженер, а немцы так жить не хотят.
После Венчика я таким крутым немцем заделался! За все платить хочется. Самому. Если бы не батя… Он меня мысленно все время под локоть пинает:
— Когда хочется, платить не обязательно.
Он же не немец, Сибирь лапотная!
Привез я свою тачку на автохаус.
— Вот, — говорю, — вы «Акте-Х» смотрите? Видите, черт трубку прогрыз.
У нас, в Германии, такая программа по телеку идет — о борьбе идиотов с монстрами.
— Нет, — заявляют специалисты, — это, Herr, не черт, это мардер.
А мне показалось «мердер», а «мердер» по-русски — убийца.
— Точно, — говорю, — мердер. Так пусть он и платит за ремонт. О’кей?
— Да не «мердер», — ноют, — а «мардер».
— Хорошо! Я не спорю, мердера зовут Мардер. Тогда счет херру Мардеру, пожалуйста.
Ну, кое-как уговорили они меня — специалисты же! Заплатил я за этого мердера-мардера, потом, думаю, с него слуплю. Посчитал до трех — машина завелась.
Приехал домой. Дай-ка погляжу в словарь, что за фамилия такая Мардер, на кого бабки вешать? А «мардер», оказывается, — «куница».
Все, Рыжий, приехал! Одно слово — эмигрант, немецкая куница, и та достала. Подговорили, сволочи! И на кого теперь бабки вешать?
Сел я у левого переднего колеса эту куницу сторожить, как качок Белый бомжа. Пока сидел, Стрежевой вспомнил, батю вспомнил. Достал «хэнди»… Я тут у одного турка дом строил, так он мне вместо первой получки «хэнди» подарил. Настоящий, блин, бандитский. Крыша, правда, потом поехала… Да не у турка. У дома его. А по «хэнди» я часто по вечерам звоню:
— Хэлло, Рыжий! Ты еще живой? Ach so!
Достал я «хэнди» и позвонил бате в Стрежевой. Девять лет там не был, а тут раз — Стрежевой на проводе! Германия же!
— Батя! — ору, — это я… Игорь! Что… какой Игорь? Из Германии, блин, сын твой, забыл, что ли? Мать твою… Как мать, спрашиваю? Батя! Я к вам приехать хочу.
И голос, блин, из далекой Сибири, как будто из-за угла — чистый-чистый, родной-родной.
— Сынок, ты? Приезжай, конечно, только не очень торопись. До Нижневартовска, слышь, долетишь, а там как знаешь. Встретить тебя не смогу, у нас минус пятьдесят, все замело. До Стрежевого — никого и ничего, только пешком. Дойдешь?
Ага! Хрен тебе, дойду. Я не Дед Мороз, да и не встречались всего девять лет…
Глава первая
Детдом мне окончить не дали, и с тех пор у меня сплошное незаконченное образование. Сиротой я был до шестого класса, а там приехал за мной отец…
Откуда я знаю, чего ему так захотелось меня иметь? Наверное, с возрастом это случается. Или вдруг спросил его внутренний голос:
— Борода! Где сын твой, Игорь? В натуре…
Тут батя наконец заметил, что в Сибири меня точно нет. А где? Отыскал на карте двадцать пятый детдом, попрощался со второй женой Аней и поехал за мной в Киев.
Нашел меня, правда, быстро: во-первых, я рыжий, во-вторых, такого сироты в детдоме отродясь не было. Батя сначала боялся, что добром меня не отдадут, думал, если что, силой брать. Культурист, блин, разряд по самбо, погранвойска в Турции… А они как узнали, что он за Лукацким, аж испугались:
— Так не бывает! Только быстро: вам одного или с братиком?
— Почему с братиком?
— Тогда, может, с сестричкой?
Теперь уже батя испугался:
— Нет, — бормочет, — мне и его одного вполне достаточно.
— Ладно! Это — к слову… Сейчас приведем. А вы не сбежите? У вас редкий сын, такого и отдать страшно. Слава богу!
Отец меня узнал сразу, как будто я совсем не изменился на сиротских-то харчах.
— Хочешь, — говорит, — сын, поехать на Север?
Еще бы! Это ж полярное сияние, Умка-чумка, олени — чу-чу!
— Хочу! Хочу!
— Тогда нам с тобой, сын, одна дорога — в Сибирь.
Отпустили меня со всем детдомовским барахлом. Сиротский хор пропел: «До сви-да-нья, Игорь!», и мы с батей поехали в аэропорт Борисполь. Батя хорошо начал: купил мне куртку, колготки и ботинки. Такой у меня батя — весь в меня.