— Откапывайте, сволочи!

Мы еще в снегу малость побарахтались, дверь откопали. Отец вышел, дверь оббил и побежал на улицу. Я зову:

— Батя! Ты куда?

— На работу, не видишь, что ли?

— А мусор?

— Сам вынесешь.

Так всегда. Спасибо за доверие!

Каждый Новый Год у нас в Стрежевом свое правило: ровно в двенадцать ноль-ноль начинается общественная бухаловка. До двенадцати делай что хочешь, бухай с кем хочешь, а ровно в двенадцать только со всеми вместе.

Сибиряки народ крепкий, пьют умеренно, но отчаянно, до победного конца — это очень роднит.

После двенадцати все собираются возле шмоточного магазина «Татры», на ледовом поле. За месяц до того приезжают архитекторы из Томска и за большие бабки строят ледяной городок. Ну, не классные, конечно, архитекторы приезжают, не те, блин, что хрущевок понастроили по типовым проектам, в которых гардероб не внесешь, а гроб не вынесешь. Студенты, бляха-муха, без званий и комплексов.

Навезут им огромную кучу снега с пяти-шестиэтажный дом. А в Стрежевом снега — завались. Если бы его начали есть заместо масла, талоны бы враз отменили. Итак, снега завались, студенты без комплексов. Все о’кей! Прима!

Смастерили они этот ледяной городок из кучи. Приехали пожарные, водой эту новую кучу залили, она замерзла. Всегда на одном и том же пустыре, он специально не застраивался, чтобы раз в год народ здесь душу мог отвести.

После двенадцати все собираются в городке — все, кто смог добрести после проводов Старого и встреч Нового. Тут же и елочка метров под двадцать, и Дед Мороз веселый. Все его угощают, поневоле развеселишься. Вроде местный Диснейленд.

Носы там разбиваются — блеск. Да кто их там жалеет? Все одно: не разобьешь, так отморозишь. Но больница рядом, в двадцати метрах, совсем рядышком, как верхушка елки. Так что хош в больницу беги, хош на елку лезь. Это очень важно, что больница рядом, а то народ туда уже не идет, а ползет.

Но пока ты еще в меру трезв, здоров и с носом, залазишь на гору. В горе множество дыр архитекторы понаделали — больших и маленьких. Прыгаешь в них стояком, солдатиком и вылетаешь аж на улице. Всю дорогу на жопе или на спине, как получится. Это забава для настоящих мужчин.

В этот раз мы там были всей семьей: я, батя, мама Аня. Я нашел самую маленькую дырку и сиганул туда. Пролетел на жопе метров… три и… не, не застрял… Хуже! Там, блин, тупик оказался. Полная непроходимость. У, студенты, раздолбаи! Не докопали. Хорошо, что я туда вниз ногами сиганул, как черт подтолкнул. А если бы вниз головой?

Короче, я в этом дурдоме застрял на дне. А кругом же на поверхности темнотища, освещение только по бокам, сверху посветить не додумаются. Никто и не видел, что я исчез, все пьяные, занятые только собой, веселятся, отдыхают.

А хорошо еще, что батя не уехал в эту же дырку вслед за мной. Сел бы прямо мне на голову — сто двадцать килограмм чистой говядины. А он, блин, собирался, да я его успел отпихнуть. В общем, все хорошо сошлось, только я в глубокой заднице.

Но это же не стог сена, это могила ледяная. А хуже ее может быть только каменная. На Украине есть такая, около Мелитополя: огромная куча доисторических глыб. Там дикие люди от грозы спасались, под глыбами. А туда лишь ползком залезть можно. Ну, и я подлез. Тоже дикий человек. А внутри песок, мрак и башка потолок подпирает. И чувствую: сколько воздуху во мне есть, столько мне и жить, потому что весь остальной воздух еще дикие люди выдышали. Во время грозы, во время ихней эры. Как я оттуда раком выполз, не помню, только задом и чувствовал, где выход.

Во льду, конечно, просторней и выход над головой. Но найдут тебя только весной, ближе к лету. Не надо! Найдут точно! Во-первых, к лету все стает, а во-вторых, я во льду всегда отлично сохраняюсь, не то что в песке.

Ну, я потыкался туда-сюда — лед. Один выход — наверх. Но туда не выползти — скользко.

А наверху меня уже хватились: пропал ребенок. Родители люди молодые, могут, конечно, и нового сделать, но такого-то хрен еще раз сделаешь! Словом, они это понимают и ищут, аукают. А я им из подземелья кричу, на след навести пытаюсь. А они, гады, под ноги не смотрят, все больше на небо, как будто я уже могу быть там. Орал я им, орал, наконец доорался. Батя услышал:

— Игорь! Ты где?

— Тут, батя, под тобой!

— Подо мной — лед!

— А я — во льду. Батя, спаси! Что ты такой непонятливый! Как не пил! В дырке я, в тупике.

Ну, тут уж отец весь мобилизовался и всех вокруг мобилизовал. Рукой до меня дотянуться не может. Но хочет! Так он что надумал: схватил без спросу у какого-то мужика сына и спустил его в эту прорубь. Здрасьте, когда ж тут спрашивать? А если тот мужик будет против? Нет, без спросу быстрей. Я мальца за ноги схватил, и меня батя с тем мужиком в четыре руки вытащили. Батя хитрый: сразу поймал чужой интерес. Мужик матерится, а тянет: ему же тоже своего сына в дырке оставлять неохота, а я в его ноги так вцепился — не отдерешь. Только со мной!

— Батя! — плачу, — ты — мой спаситель. Я теперь только с тобой бухать буду.

А отец расстроился:

— Ты, Рыжий, всем дыркам затычка. В следующий раз…

— Батя! Следующего раза не будет. Я завтра сам эту дырку снегом забросаю!

Я всегда жопой чувствовал, что рано или поздно заинтересую органы. Они обязательно должны были мной заинтересоваться. Конечно, я хотел залететь по-крупному и два раза чуть было не залетел. Я думаю… они меня просто недооценили, хотя и очень старались, а я нет. Нас сгубила разница в возрасте: я был слишком юн, а они слишком стары.