Шрифт:
На Манетте ночная рубашка; она зевает.
Его — реакция вполне нормальная — тоже тянет зевать. Это, наверное, нервное. Зевает и пустота между ним и карнизом.
Ноги наливаются свинцом, и под их тяжестью водосточный желоб медленно поддается, гнется, отгибается и отвисает все более заостряющимся клювом.
Герою, словно обремененному парой чугунных ядер, кажется, что он — железная рыбина, утягиваемая куда-то огромным магнитом. Долго он не продержится. И недолго тоже. Внутренний голос философски его успокаивает:
«Зато честь не пострадает».
Еще немного, и он свалит отсюда самым коротким путем — прямо вниз, упадет посреди парка, пробив дыру в зеленой мешанине из листьев и веток, ударится и, наверное, будет вынужден — как это не печально — некоторым образом умереть.
Наверху ни звука.
Манетта смотрит на луну.
Словно задумалась, почему это небесное тело — желтого цвета.
Проносится легкий бриз, оставляя после себя запах цветущих каштанов.
Он поднимает голову и скрипит зубами.
Если дотянуться до угловой трубы, то можно будет всем телом вытянуться вдоль этого проклятого по-прежнему ускользающего желоба. Совсем как утопающий, что сучит ногами в ожидании песчаного дна, он нащупывает некую подвижную опору и встает на нее. Это на четвертом этаже забыли затворить один из ставней. Ставень угрожающе шатается, но держится крепко. Можно передохнуть.
Осознав, что все еще жив, и убедив себя в том, что ему следует выкарабкаться из этой истории достойным образом, разве что с израненными пальцами, он совершает прыжок «рыбкой».
Допрыгнул.
Манетта в ужасе.
«Господин Люсьен!»
Он прыскает со смеху. Теперь, с высоты своего положения, можно и посмеяться. Здесь, у челяди, на территории мелкого и низшего сословия, он напускает на себя дядюшкин вид и по-хозяйски проходит в комнату.
«Ну и что? И нечего на меня так смотреть… Ведь дверь в коридор ты закрыла, а балконная дверь была открыта. Я просто срезал напрямик».
Он садится на кровать, на узкую кровать, застеленную грязным бельем. В углу — оцинкованный столик, какие бывают в закусочных, на нем кувшин, кусок хозяйственного мыла и плошка, в которой мокнет облысевшая щетка для ногтей.
Вокруг горящей свечки — ореол комаров, а мухи сплошь облепили стены, подпирая портрет торжествующего Феликса Фора [3] . Эту роскошь дополняет тонкий как лист бумаги, цвета ржавчины и с обтрепанными краями, коврик перед кроватью. Манетта воздевает руки и машинально их опускает.
Она явно недоумевает. На ней синяя хлопчатобумажная юбка и заношенные чулки. Прическа в духе Форэна [4] : жесткие прямые волосы, которые можно и не расчесывать, ибо такие кудели не слипаются, даже если изрядно засалены. Она пользуется каким-то особым кремом, который пахнет гнилыми розами. Волосы у нее светлые, а на руках длинные волоски то рыжие, то черные, в зависимости от степени загрязненности; ее нос вытянут вперед, как мордочка у ласки. Она молода и уже только поэтому — не уродлива; на груди и шее у нее складки жира.
3
Феликс Фор (F'elixe Fort, 1841–1899) — французский политический деятель, президент французской Республики с 1895 по 1899 гг.
4
в духе Форэна — то есть карикатурная, достойная карандаша Форэна: Жан-Луи Форэн (Jean-Louis Forain, 1852–1931), французский художник и гравер, прославившийся своими сатирическими рисунками.
Ее груди кажутся двумя выпуклыми крышками на круглых коробках, которые не могут плотно закрыться: там, внутри, что-то должно быть, и это что-то должно быть чертовски привлекательным, хотя, может оказаться и дьявольски омерзительным.
Крепко сбитый торс затянут в корсет (Хозяйка отдает ей свои старые корсеты), мордашка — смазлива, есть и выражение, и глазки, и лобик, и все, что требуется. Может переспать, не раздеваясь. Хотя от нее все равно будет нести гнилыми розами, копченой селедкой, треской, посудомоем, целым букетом из тысячи скверных запахов, среди которых преобладает изысканное амбре плохо мытого женского тела.
Люсьен чувствует себя неловко. Он уже ни о чем не думает, ситуация яснее некуда. При свете свечи они оба выглядят мертвецами.
МАНЕТТА: Вы, что, с ума сошли?
ЛЮСЬЕН: Оставь меня в покое. Я устал. Я ложусь спать.
МАНЕТТА: Надеюсь, не в мою постель? Какой негодник! Вот сейчас позову Хозяйку!
ЛЮСЬЕН: Зови хоть Султана! Сегодня мне захотелось лечь у тебя. Заснуть в своей кровати я не могу. Слишком большая. Раздень меня. У меня словно все кости перебиты.
МАНЕТТА: Неужели вы залезли по карнизу?! ( Воздевает руки). Подумать только: забрался как вор! ( Опускает руки).
ЛЮСЬЕН: На…ать!
MAHETTA: Залез, да еще и гадости всякие говорит!
ЛЮСЬЕН: У тебя английская тафта есть?
МАНЕТТА: Конечно, нет. Зато у меня есть английские нитки!
ЛЮСЬЕН: Нитки? Ты бы еще иголку предложила [5] ! У меня все ноги разодраны, и штаны я снимаю, не для того, чтобы показать тебе то, о чем ты подумала. Подай-ка мне полотенце и воды. Да пошевеливайся!
МАНЕТТА: Ну и ну! Это же надо! Какой срам. Я-то думала, не юноша, а просто ангел, а он залез с умыслом, чтобы за ж…у щипать. Вот позову Хозяйку.
5
Игра слов: в конце 19 века вместо пластыря пользовались специальной английской тафтой ( taffetas d’Angleterre). Тафты у Манетты не оказалось, и она предложила лен ( filили fil de lin), но это слово означает еще и нитку.