Бронвин выудила книгу из чемодана и протянула ее Милларду, который принялся лихорадочно перелистывать страницы.

— Здесь можно найти ответы на множество вопросов, — говорил он, — если знать, где искать. — Он остановился на какой-то странице и торжествующе ткнул пальцем в верхние строчки. — Ага! — произнес он, разворачивая книгу, чтобы показать нам, что он нашел.

Заголовок на странице гласил: «Голуби Святого Павла».

— Вот это да! — воскликнула Бронвин. — Неужели речь о тех самых голубях, которые нам нужны?

— Если о них говорится в Историях, — отозвался Миллард, — значит, почти наверняка это странные голуби. Как, по-вашему, много ли в Лондоне стай странных голубей?

Оливия захлопала в ладоши.

— Миллард, ты гений! — воскликнула она.

— Спасибо, я в курсе.

— Погодите, — перебил их я, — я не совсем понимаю, о чем речь. Кто такой Святой Павел?

— Это знаю даже я! — хмыкнула Оливия. — Это собор!

Дойдя до угла, она ткнула пальцем в сторону вздымающегося вдали величественного купола.

— Это самый большой и самый великолепный собор в Лондоне, — кивнул Миллард. — И если моя догадка верна, это также место, где гнездятся голуби мисс Королек.

— Будем надеяться, что они дома, — произнесла Эмма. — И смогут сообщить нам что-то утешительное. А то последнее время у нас туго с утешительными новостями.

Мы в угрюмом молчании пробирались сквозь лабиринт улочек, держа курс на собор. Никто не произносил ни слова, и тишину нарушал только топот наших подошв по тротуару да шум города: гудение самолетов и извечный гул заполненных автомобилями улиц. Время от времени воздух разрывал пронзительный вой сирен.

Чем дальше мы отходили от вокзала, тем больше нам встречалось признаков бомбежек, которые обрушивались на Лондон. Фасады зданий были изрешечены шрапнелью, многие окна вылетели и усеяли тротуары инеем рассыпавшихся в пыль стекол. Небо испещряли облачка серебристых аэростатов, соединенных с землей длинными проводами.

— Аэростатное заграждение, — пояснила Эмма, заметив, что я, запрокинув голову, разглядываю один из пузырей. — Немецкие бомбардировщики ночью запутываются в этих тросах и падают на землю.

Тут перед нами возникла сцена разрушения настолько странная, что я замер на месте, разинув рот, но не из стремления к нездоровому вуайеризму, а потому, что мой мозг был не в состоянии обработать эту информацию без дополнительного исследования. На всю ширину улицы зияла воронка от бомбы, напоминая чудовищный рот с обломками тротуара вместо зубов. На одном краю воронки взрыв снес фасад здания, оставив все, что было внутри, почти нетронутым. Это напоминало кукольный домик, позволявший разглядеть весь интерьер. Посреди столовой стоял все еще накрытый к обеду стол. Фотографии в рамочках на стенах прихожей перекосились, но остались висеть. Рулон туалетной бумаги размотался и развевался на ветру, напоминая длинный белый флаг.

— Кто-то забыл его достроить? — наивно поинтересовалась Оливия.

— Нет, дурочка, — буркнул Енох, — в него попала бомба.

Оливия сморщилась, и мне показалось, что она сейчас заплачет. Но тут же ее лицо окаменело, и она закричала, грозя кулаком небу:

— Гадкий Гитлер! Прекрати эту ужасную войну и убирайся отсюда!

Бронвин похлопала ее по руке.

— Тс-с, он тебя не слышит, детка.

— Так нечестно, — не унималась Оливия. — Я устала от самолетов, бомб и войны!

— Мы все устали, — ответил ей Енох. — Даже я.

И тут Гораций издал вопль. Развернувшись, я увидел, что он показывает на что-то на дороге. Я подбежал посмотреть, что его так испугало, но когда увидел, то замер, как вкопанный. И хотя мозг кричал мне: Беги! — ноги отказывались ему повиноваться.

Перед нами была пирамида из голов. Черепа почернели, рты зияли в вечном крике, глаза были запечатаны сварившейся плотью. Кучей, сплавившейся в единое целое, головы лежали в сточной канаве, напоминая какое-то многоголовое чудовище. Эмма подошла и, ахнув, отвернулась. Бронвин застонала. Хью едва не вырвало, и он поспешил закрыть глаза ладонями. И, наконец, Енох, которого это зрелище, похоже, нисколько не встревожило, спокойно ткнул одну из голов носком туфли, чтобы показать нам, что это восковые головы, которые высыпались из разбитой взрывом витрины мастерской по изготовлению париков. Нам всем стало немного неловко, хотя ужас нисколько не ослабел, потому что даже если эти головы оказались ненастоящими, они олицетворяли собой нечто, скрывающееся в этих развалинах.

— Пойдемте, — поторопила нас Эмма. — Это место — самое настоящее кладбище.

Мы пошли дальше. Я пытался смотреть только себе под ноги, но защититься от окружающих нас жутких картин оказалось невозможно. Вот обугленная руина изрыгает дым, а рядом, ссутулившись и обессиленно опустив пересохший шланг, стоит единственный пожарный, которому было поручено тушить этот пожар. Его лицо и руки покрыты ожогами, а обреченная поза свидетельствует об отчаянии. И все же он продолжает смотреть, как будто в отсутствие воды его работа заключается в том, чтобы просто наблюдать за пожаром.