По словам Роуэна Уильямса, когда Меллит прибыл в Лондон, «он не обнаружил почти никаких следов христианского присутствия».

Но у епископа был план. Он оглядел окрестности с вершины холма Лад гейт, и взгляд его остановился на обветшалом римском храме. «Подойдет», — подумал он.

Его приезд был задуман в 591 году, когда папа Григорий слонялся по невольничьему рынку в Риме. Он заметил толпу белокожих рабов с золотистыми волосами.

«Откуда эта компания?» — спросил он.

«Они — англичане», — ответил аукционист. То есть он сказал: «Angli sunt».

Григорий хлопнул в ладоши и произнес знаменитую шутку: «Haud Angli, sed Angeli!» («Не англы, а ангелы!»)

«А скажи-ка мне, — спросил он, — они христиане?»

«К сожалению, нет», — ответил аукционист.

«Ладно, — сказал папа Григорий. — Мы этим займемся».

Вначале, в 596 году, он направил сюда Августина, и Августин отлично преуспел. Король Кента Эдельберт сам был язычником, но его жена Берта склонялась к христианству. Вскоре Эдельберт был отвоеван для Христа, и Августин запросил подкреплений. «Дела идут споро, — докладывал он в Рим, — но нужно больше декораций. Церковных облачений, украшений для алтаря, риз, религиозных текстов — всякого такого. Давайте их сюда поскорее», — просил он папу.

Григорий прислал Меллита и горстку других, а с ними знаменитое письмо о том, как обращать британских дикарей. «Что бы вы ни делали, — говорил Григорий, — не спешите. Не пытайтесь отвратить их от их языческих празднеств и жертвоприношений. Пусть предаются им, пусть жир и мясной сок текут у них по бороде — просто объявите им, что все это во славу Господа. И не разрушайте их храмов, — советовал Григорий. — Просто стройте новые церквушки возле прежних святилищ».

Где-то тут, где сейчас стоит наш собор, римлянин Меллит выпросил у Сэберта, племянника Эдельберта, разрешение поставить церквушку. На руинах того, что когда-то было храмом Дианы, он построил простой деревянный неф и посвятил его святому Павлу.

Христианство вернулось на землю Лондона, хоть и без особой помпы.

Где-то около 616 или 618 года умерли и Эдельберт, и Сэберт, и христианство лишилось двух своих важнейших саксонских покровителей. Согласно Досточтимому Беде, сын Эдельберта Эдвальд повел себя просто безобразно. Он немедленно вернулся к язычеству и объявил, что будет сожительствовать с женой своего отца, — новость не для ушей папы Григория.

Что до сыновей Сэберта, то они издевались над добрым Меллитом. Как-то раз они увидали, как новый епископ Лондона раздает просфоры — тело Христово — прихожанам в своей маленькой деревянной церкви.

«Дай нам этого хлеба, о Меллит», — попросили безбожные детки Сэберта.

«Хорошо, — сказал Меллит, — вы получите этот хлеб, но только если уверуете в Христа и позволите мне омыть вас святой водой».

«Омыть нас? — сказали сынки Сэберта. — Еще чего! Мы не хотим омываться. Дай хлеба — и все дела».

«Извините, — сказал Меллит. — Одно без другого нельзя. Если хотите хлеба, вы должны уверовать».

Увы, на этом месте неотесанная молодежь хорошенько отлупила епископа, его прогнали из города, и больше он не вернулся.

А в конце концов вышло так, что Меллит оставил потрясающее наследие. Здание, которое он заложил, стало символом национального сопротивления во время войны, когда бомбили Лондон, и по сей день вид этого собора настолько свят для лондонцев, что городская власть защищает его законодательно и обеспечивает точки обозрения: никакие строения не должны заслонять вид на купол собора с вершин Ричмонд-хилл, Примроуз-хилл и других возвышенностей города.

Тем не менее, когда Меллита вышвырнули, язычество в Лондоне все еще было столь сильно, что следующий епископ — Седд — заступил на его место только в 654 году Он восстановил лондонскую епархию и наверняка в своей первой проповеди сказал что-нибудь вроде «сколько лет, сколько зим» или «много воды утекло».

Я вспомнил о Меллите однажды вечером в 2010 году, когда имел честь встречать папу римского. Я стоял на бетонке Хитроу как представитель нашего современного метрополиса с его мириадами рас и верований и смутно чувствовал, что мне следует как-то извиниться за нерелигиозность и гедонизм моих земляков-лондонцев.

Я чувствовал себя каким-то саксонским дикарем в штанах — татуированным, с волосами, смазанными жиром, — который должен объяснить все про себя и свой город этому лучезарному видению из Рима. Наконец папа сошел с реактивного лайнера компании Alitalia, явно уставший, но какой-то сияющий — как миндаль в сахаре — в своих белых одеждах и красных туфлях.

«Все началось в 410 году», — сказал я, когда мы вместе сидели на диване в Королевском зале прилетов.

Он внимательно взглянул на меня, как будто пытаясь вспомнить, что именно случилось за чаем.

«Я хотел сказать, — поспешил я объясниться, — что решение Гонория имело огромное психоисторическое значение для нашей страны. Британия отличается от многих частей Римской империи тем, что мы пережили полный возврат в прежнее, дикое, состояние».

Город, который уже был полностью римским и полностью христианским, сорвался и рухнул назад в объятия язычества и греха.