— Как там, в России? — сразу спросил Вишневский, опустившись на диван. — Хоть один толковый врач остался? Из тех, кого я отправляю в тыл, почти никто не возвращается. Сразу закапывают на погосте или инвалидность? Где все хорошие хирурги? У меня здесь четверо мальчишек, им на крючки сейчас в самый раз. Не выше. Где пополнения?

В отличие от Юдина, Вишневский говорил быстро, короткими жесткими фразами, словно нарезая их скальпелем.

— Кто жив и трудоспособен — размазаны тонюсеньким слоем по всему фронту и тылу, — в тон ему ответил Поволоцкий, так же присев. Пружина больно впилась пониже заднего брючного кармана.

— Понимаю. Того и опасался. Но что поделать — война, — с почти философским смирением отозвался «знахарь».

— Есть одна идея, — Александр заметил, как Вишневский косится на свой операционный стол и сразу перешел к делу.

— Говорите, — собеседник чуть напрягся, словно охотничий пес принявший стойку. — Хотя нет… — Вишневский на мгновение задумался. — Сейчас займусь следующим, потом сделаю перерыв. Идите в школу, первый этаж, кабинет одиннадцать. Ждите там.

Он упругим плавным движением поднялся с дивана и, похоже, немедленно забыл об Александре.

Поволоцкий вздохнул и пошел искать одиннадцатый кабинет.

На деле «кабинет» правильнее было бы назвать аудиторией. На стенах висели географические карты, которые забыли снять сразу, да так и оставили. Под потолком на тонких нитках болтались миниатюрные макеты планет солнечной системы, когда кто-нибудь открывал дверь, поток воздуха начинал раскачивать маленькие разноцветные сферы. Большой зал освободили от лишней мебели, разгородили с помощью ширм на отдельные секции и приспособили под жилье для медперсонала. Присев на койку в «пенале», занятом Вишневским, Поволоцкий лишь покрутил головой. Если ведущие работники живут в таких условиях, значит, госпиталь постоянно работает в очень жестком режиме, помещения заполнены ранеными и инвентарем. А ведь активные боевые действия вроде бы не ведутся…

Нос приятно защекотал запах каши с мясом. В желудке засосало, Александр вспомнил, что уже почти сутки ничего не ел. Пятнадцать лет назад сутки голода ощущались как занимательное приключение, а пять — как терпимое неудобство. Теперь вынужденный пост — неудобство не терпимое, а весьма тягостное. Какое-то время он боролся с искушением пойти поискать столовую, чтобы воззвать к медицинской солидарности, но пришел Вишневский.

— Сидите, — все так же кратко попросил, почти приказал он вскочившему, было, Поволоцкому. — Я постою. Говорите, времени мало.

— Проблема не в том, что не хватает хирургов, но и в том, что мы плохо организуем то, что есть, — четко и по сути сказал батальонный хирург.

— Спасибо, «Начала…» Пирогова я более или менее помню.

— В двадцать первом году Оппель написал статью, посвященную проблеме оказания помощи при катастрофе в подводном городе, с множеством пострадавших за раз, — Поволоцкий достал из кармана листок, на который выписал цитату, найденную Юдиным в своей обширнейшей библиотеке, и с выражением прочитал. — «Вся зона эвакуации должна превратиться в гигантский госпиталь, где каждому пострадавшему будет оказана помощь по единому шаблону, в том месте и в таком объеме, которые обеспечат наилучшее использование медицинских сил и средств для возвращения к нормальной жизни и работе наибольшего количества пострадавших».

— Оппель? — едва ли не с презрением отозвался Вишневский. — Он занимался не военной хирургией, а проблемами подводных работ. Где вода, а где война? Молодой человек, вы тратите мое время впустую.

— Все так, — не смутился Александр, именно этого возражения он ждал. — Но Оппель единственный человек, который в двадцатом веке задался вопросом — что делать с тысячами единовременно пострадавших, которых негде будет разместить. И дал ответ — не противопоставлять лечение и эвакуацию, а сочетать их.

— Утопия, — отрезал Вишневский. — Для этого нужно превратить весь фронт и тыл в клинику с единым руководством.

Поволоцкий подавил улыбку. То, что «знахарь» ответит именно так, Юдин предсказал почти дословно. Заклятые враги прекрасно изучили образ мышления друг друга.

— Так давайте превратим. Большая часть врачей, которые сейчас пытаются лечить раненых, схватятся обеими руками и всеми зубами за хорошее единое руководство по военно-полевой хирургии.

— Так что же вы ко мне приехали? Делайте, а мое место у раненых, — с этими словами Вишневский уже с нескрываемым нетерпением посмотрел на занавеску, заменяющую дверь в его закутке.

— Ваше место там, где вы принесете наибольшую пользу родине. А таковую вы принесете, составляя руководство и обучая хирургов.

— Кто вы такой, чтобы мне указывать? Что вы вообще видели на этой войне?

— Барнумбург, первый штурм, — с достоинством ответил Поволоцкий.

Вишневский помолчал, кривя губы в непонятной гримасе.

— Моя честь хирурга не позволяет покинуть… — «знахарь» красноречивым жестом обозначил все пространство вокруг. — Извините, — чуть более доброжелательно добавил он.