Англичане стали продавать плантации, и многие из них навсегда покидали землю Курга. Они делали это поспешно, боясь наступления худших времен. Поэтому условия продажи были невыгодными для бывших хозяев и несли в себе ряд преимуществ кургам. Ниламма была первой, кто понял это. Она одной из первых посмела броситься на крупную дичь, не думая о том, под силу она ей или нет. Но оказалась под силу. Результат — пятьсот акров кофейной плантации.

Когда первый угар этой победы прошел, Ниламма поняла, что это приобретение ни от чего ее не освободило. Наоборот, прибавилось много другой работы и других хлопот. Но Ниламма не пожалела об этом. Что-что, а работать она умела. Она принялась за плантацию, продолжая зорко посматривать на близлежащие земельные участки. Плантация дала ей особняки, автомобили и слуг. Она принесла с собой еще большую власть над многими людьми. Но она не вернула Ниламме ни мужа, ни детей.

Дети… Их трое и все такие разные. Но в чем-то и одинаковые.

— Keттy! Keттy! — зовет Ниламма, стоя на дорожке английского газона.

Появляется Keттy. Фигура его несколько грузновата для его двадцати двух лет. С такой фигурой ни воином, ни спортсменом не станешь. Взгляд у Keттy сонный и равнодушный, но вместе с тем где-то в его глубине таятся злобные огоньки.

— Ну, что тебе? — раздраженно спрашивает он, стряхивая пылинку с безукоризненно сшитого английского костюма.

— Ты куда собрался? — спрашивает мать.

— Я не должен отдавать тебе отчета. — Keттy явно начинает сердиться.

— Я имела в виду не это, — уступает Ниламма. — Я хочу сказать, что я еду на «остине» в Меркару.

Глаза Keттy приобретают живость.

— На «остине» поеду я, — заявляет он.

— Но… — сопротивляется мать.

— Ты слышала, что я сказал? На «остине» поеду я. В Меркару можешь ехать на джипе.

— Собирается дождь. Ехать далеко, а у джипа не в порядке обшивка. Будет течь.

— Меня это не касается! — срывается на крик Кетту. — Давно надо было починить! Я договорился с друзьями. Мне нужен «остин». Я не желаю разъезжать на джипе, как деревенский агроном или надсмотрщик. — И круто повернувшись, уходит в глубину двора, где расположены гаражи.

Мать остается стоять на дорожке, бессильно опустив руки, изуродованные тяжелой работой. У Keттy другие руки, холеные и пухлые. Руки бездельника и гуляки. Разговор окончен и возобновлять его бессмысленно. Ниламма вздыхает и зовет шофера джипа. Из ворот имения в это время выезжает «остин» и, сверкнув лаком и никелем, устремляется на шоссе.

— Кетту! — кричит Ниламма вслед «остину». Но машина даже не притормаживает.

— Вот так всегда, — говорит она печально. — Ведь он должен был сменить меня на плантации. Я ждала его с семи до десяти, а он так и не пришел. Что можно сделать с таким человеком?

Я не знаю, что можно сделать с тем, кто так и не кончил колледжа, с тем, кто не хочет работать, но хочет ездить на автомобиле и кутить в английском клубе? Ниламма, не дождавшись от меня никаких дельных соображений на этот счет, влезает в джип и уносится вслед за «остином».

Я сажусь у камина в большом зале и жду. В этом ожидании для меня есть особый смысл. Проходит час, полтора, а она все не появляется. Часы показывают 12. 12 часов дня. Наконец с лестницы, ведущей наверх, раздается:

— Доброе утро!

— Добрый день, — отвечаю я.

— Как день? — недоуменно спрашивают меня.

— День как день, — отвечаю я.

Она спускается в зал расслабленной походкой. Стройная девушка восемнадцати лет. Из-под тонких бровей на меня пристально смотрят большие черные глаза. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не скучающее, чуть брезгливое выражение лица, которое портит в ней все. Она садится в кресло и протягивает ноги к огню.

— Мы вчера все поздно вернулись, — говорит она с легким вызовом. — И отец, и я, и Кетту. Кстати, а где же трудолюбивая миссис Ченгаппа?

И я понимаю, что вчера, видимо, произошла стычка между дочерью и матерью.

— В Меркару? — удивляется Према. — Что ей там понадобилось? Эй! — вдруг громко кричит она. — Эй!

Я знаю, что слово «эй» относится к слугам, любому из них, который окажется поблизости. Имен их она не помнит. В этом нет для нее необходимости. Появляется старый слуга лет шестидесяти. Он с трудом переставляет ревматические ноги.

— Подай пепельницу! — приказывает Према. Пепельница стоит тут же, рядом, нужно только протянуть руку. Но Према не желает ее протягивать.

— Эй! — снова кричит она. Входит тот же слуга.

— Подай виски! — приказывает молодая хозяйка. Бутылка стоит на журнальном столике на расстоянии шага. Но Према не хочет делать этого шага.

Сигареты и виски. Это не для кургской женщины. Но Према себя к ним и не относит. Она соприкоснулась уже с другим миром, с тем, что лежит далеко, за океаном. Она считает себя частицей этого мира. Она проучилась целый год в колледже в Филадельфии. Из Филадельфии она привезла рассказы об особняках американских миллионеров, набор мини-юбок и привычку к сигаретам и виски. Диплома она оттуда не привезла. Заниматься было слишком скучно. Если бы можно было крикнуть старому слуге: