Пуришкевич написал стихи, но они не утолили ноющей раны несостоявшегося министра. Тогда смертельно больной обидой Пуришкевич сделал вот что!

Он размножил фотографию Распутина в кругу близких друзей и, надписав каждую (как он сам утверждает, лично!) оскорбительными для друзей Распутина надписями, пустил гулять по просторам имперской столицы в количестве шести тысяч экземпляров. Поступок не слишком принятый в хорошем обществе: среди друзей на фотографии присутствовали дамы, известные петербургскому свету. Но что ж делать! Что ж делать, коли Пуришкевич зол!

И все же причиной тому, что Пуришкевич участвует в убийстве Распутина — не только месть за отказ в рекомендации.

Когда Пуришкевич-человек зол, он мстит исподтишка, надписывая фотографии. Когда Пуришкевич-политик порывает со своим политическим покровителем — императором и принимает демонстративное участие в убийстве друга императора, это может означать только одно — Пуришкевич-политик нашел себе нового покровителя. Кого? Кто может быть более сильным покровителем в самодержавной России, кроме самого императора? Вот вопрос!

Но вернемся к ночным происшествиям.

В подвале царит полная тишина.

Пуришкевич поглощен рассматриванием тела Распутина. Он теряет на некоторое время счет минутам…

Молчание прерывает царственный Дмитрий.

«Нужно снять его поскорее с ковра и положить на каменные плиты пола, ибо, чего доброго, просочится кровь и замарает шкуру, давайте снимем его оттуда».

Дмитрий берет Распутина за плечи. Пуришкевич — за ноги, и они вместе переносят тело в столовую.

…бережно укладывают Распутина на пол, ногами к уличным окнам и головой к лестнице.

На белоснежной шкуре не остается ни единой капли крови, шкура только слегка примята упавшим телом.

Заметив это, Пуришкевич делает очень логичный вывод. Поскольку крови почти не видно на рубахе и совершенно не видно на шкуре, то… очевидно, произошло внутреннее кровоизлияние. Пуля, войдя в грудь, осталась в теле, и наружу не вышла!

Пуришкевич стоит над телом и ест тело глазами.

И замечает вдруг, что Распутин еще не мертв — он дышит! Заметив это, Пуришкевич предполагает, что у Распутина начинается агония.

Давайте и мы внимательно присмотримся к лежащему на каменном полу телу. Человек, лежащий на полу, одет в шелковую русскую рубаху, расшитую шелком и подпоясанную толстым шелковым шнурком с кистями. Ноги обуты в нарядные сапоги. Длинная борода тщательно расчесана.

Он действительно еще жив: правой рукой прикрывает глаза, левая рука вытянута вдоль тела. Изредка его грудь высоко приподнимается… и тогда все тело подергивают судороги. Да, он еще жив!

Молчание, вновь установившееся в подвале, прерывает Маленький.

«Ну-с, господа, идемте наверх продолжать начатое!»

И вся компания поднимается наверх, погасив в подвале электричество и слегка прикрыв дверь.

В кабинете все поочередно поздравляют Маленького Юсупова с тем, что ему выпала огромная честь освобождения России от Распутина.

Для длительных восторгов времени не остается. Продолжать начатое действительно пора.

Часы показывают четвертый час ночи.

Пора завершать задуманное.

А задумано было вот что: три человека — поручик Сухотин, обряженный в одежду убитого, доктор Лазаверт в доспехах шофера и великий князь Дмитрий должны были выехать из дворца на той же машине, на которой Распутин прибыл во дворец.

Это у убийц придумано на случай, если бы кто-то из охраны Распутина последовал за своим подопечным к жилищу Маленького. Убийцы хотели создать видимость, что Распутин живой и невредимый покинул дворец этой ночью. Эта предосторожность дала бы Маленькому возможность утверждать, что, мол, да! Распутин у меня был, но потом уехал, и что с ним случилось дальше — кто знает? Я ему не сторож!

Покружив по городу, убийцы собирались затем проехать на Варшавский вокзал, к санитарному поезду Пуришкевича, там сжечь в печи одежду убитого и оставить «засвеченный» уже военный автомобиль.

Затем Сухотин должен был позвонить на «Виллу Роде», загородный ресторан, где часто бывал Распутин, и спросить: «А что, Григория Ефимовича еще нет?». Получив отрицательный ответ, Сухотин должен был сказать: «Значит, скоро будет!»

Далее троица должна была доехать до дворца великого князя Дмитрия, который располагается, как дословно выразился в своем дневнике Пуришкевич, «здесь же, на Мойке, в двух шагах» от дворца Маленького.