Он в последний раз обвел сентиментальным взглядом бывшие свои владения – с отчетливым чувством, будто видит это все в последний раз. Мощно зеленел старухин столетник. На люстре тряслись, бросая на потолок размазанные звезды, граненые стекляшки. Тамара, обхватив себя руками за плечи, проводила Крылова до коридора. Там он быстро поцеловал ее ладонь, где горьковатая влага блестела золотым песком вдоль сильных линий жизни, обещавших долгий век, счастливый брак.

Выскочив на смутную Кунгурскую, катившую вниз, под уклон, свое расплывшееся электричество, Крылов оглянулся и увидел, что бывшее его окно, которое он всегда держал наполовину незадернутым, теперь надежно закрыто сомкнутыми шторами. Он подумал о Тамаре там, внутри: если Бога в убежище по-прежнему нет, то, значит, никто за ней не присмотрит. Возле справочных и телефонных автоматов, там, где совсем недавно стояла Татьяна в плоских истертых сандалиях, два больших тополевых листа, похожих на мокрые подошвы, вздрагивали под порывами влажного ветра, словно переминаясь, не решаясь сделать шаг. В телефонной будке, засунув карточку в тугую щель, Крылов набрал Фарида, вкратце изложил ему последние обстоятельства и получил распоряжение немедленно прибыть.

Доброта была давней тайной Фарида, которую он скрывал, буквально сбегая с места совершения поступка и некоторое время после этого не показываясь на люди. Но теперь, когда Крылов поселился у него, доброту стало некуда прятать, некуда поставить так, чтобы не было видно. Поскольку Крылов пришел без запасной одежды, Фарид немедленно отдал ему новенькие кожаные джинсы и свой парадный свитер из пуховой шерсти, нежной, как туман. Холодильник Фарида, всегда стоявший практически пустым, теперь загрузился продуктами; Фарид, в кухонном полотенце, повязанном на чреслах поверх измятых клетчатых трусов, азартно создавал обеды и ужины, управляясь с плитой, уставленной сковородами и кастрюлями, будто джазовый ударник со своей ударной установкой. В заднюю узкую комнату, где со всеми возможными удобствами был устроен Крылов, переместился древний телевизор, обшитый древесно-стружечной, когда-то полированной доской, который хозяин, по его уверениям, почти не смотрел. Когда зарядили безразмерные дожди, жидкими нитями резины бьющие в окно, появился купленный на распродаже утепленный плащ и крепкие армейские ботинки с куделями шнуровки, на высоченных тракторных подошвах. Подошвы эти, впрочем, некоторое время оставались девственными: Фарид считал, что разгуливать по улицам Крылову опасно.

В ту ночь, когда Крылов, трясущийся от нервного озноба, явился к Фариду, они опять просидели до утра. Помянули Коляна и профессора, не чокаясь, глядя каждый в свою граненую стопку. Рассказ о гибели соглядатая, оказавшегося убийцей Леонидыча, был выслушан очень внимательно; побег от тела, по всей вероятности все еще сыреющего в кустиках, был, вопреки ожиданию, признан правильным поступком.

– Никто не стал бы с тобой особо разбираться. Создается большой народный сериал про твою Тамару. Ты бы пригодился, вот и все, – сообщил Фарид, кромсая прямо на тарелке мягкий, как подушка, безвкусный каравай.

Помянули Леонидыча и Завалихина Виктора Матвеевича, которые, возможно, встретились теперь где-то в заоблачной сфере и обо всем поговорили. Фарид разливал по стопкам «Рифейскую особую» с такой поразительной точностью, что казалось, будто мутные стакашки – сообщающиеся сосуды и уровень жидкости в них уравнивается сам по себе. Водка, куда приличней той, что была распита в убежище, совершенно не забирала Крылова, только стеклянила сознание, отчего ему казалось, будто они с Фаридом тоже сообщаются, как колбы, через какую-то трубку, и когда Фарид вставал, чтобы добавить на стол какой-нибудь еды, Крылов на шаткой табуретке ощутимо тяжелел.

Разговор с Тамарой, внезапно возникшей из ночи, Фарид попросил пересказать во всех подробностях. Кое-что Крылов, понятно, утаил. Фарид слушал, впившись, цокая рысьими когтями по изрезанной клеенке.

– Ценная информация, – подытожил он, когда Крылов удрученно замолчал. – Это не адрес и не телефон госпожи Екатерины Анфилоговои, про которую я раньше никогда не слышал. Десять километров к востоку от Балакаевского леспромхоза! Вот царский подарок от твоей Тамары!

– Ничего себе подарок, – пробормотал Крылов, вяло теребя на своей тарелке лохмотья яичницы.

– Не забывай, что я единственный в большой хите профессиональный геолог, – назидательно проговорил Фарид, сам себе кивая ссохшейся, как чеснок, сухими сединами покрытой головой. – Вот смотри: цианидная катастрофа произошла в Нейвинском районе, недалеко от села Кедровое, ориентировочно в девяносто девятом году. Гидрогеология, конечно, не моя прямая специальность. Но могу предположить, что в том районе имеется напорный водоносный горизонт, определенный тамошними синеклизами, то есть прогибами пород. Произошла инфильтрация цианидов в грунтовые воды. Восемнадцать лет они по водоносной толще двигались туда, где область разгрузки горизонта совпала с выходами доломитов. Это может быть контакт водоносного и водоупорного пластов протяженностью в тысячу километров. Но твоя Тамара подсказала нам вторую точку. Ты понял меня?

– Нет, – тупо ответил Крылов, глядя Фариду в сощуренные, неодинаковыми искрами горевшие глаза.

– Еще раз слушай сюда, – терпеливо произнес Фарид. – Место инфильтрации известно всем, даже по телевизору показывали карты. Многим уже известно о смерти Коляна и Петровича. Наши, понятно, узнают все до одного, и сведения, где обнаружили мертвых, распространятся. Но только мы двое получили информацию о причине гибели экспедиции. В этом наше временное, но все-таки преимущество.

– Что ты собираешься делать? – спросил Крылов с внезапным холодком под ложечкой.

– Найти месторождение корундов, – сердито ответил Фарид.

На следующий вечер он приволок рулон тяжелых, как ковры, переложенных чем-то скользким ватманских листов, который уронил в коридоре с оглушительным всплеском. Из рюкзака он вытащил папки – доски допотопного картона с пожелтелыми наклейками. Сразу после ужина, свалив посуду в мойку, он расстелил на комнатном столе листы, подлеченные по сгибам и краям морщинистой пленкой. Это были странные карты, состоявшие главным образом из концентрических, местами ломких линий, из-за блеска пленки напоминавшие слюду. Такие же изображения сосредоточенный Фарид вывел на монитор натужно грузившегося компьютера – но даже на взгляд дилетанта все не совпадало. Голографический редактор, плохо поддерживаемый маломощной машиной, то и дело зависал. Фарид, ворча сквозь зубы, пытался перенести с листов какие-то уточнения в файлы, отчего картинка на экране распадалась на черно-белые квадраты. Растеребив окаменелые узлы сорокалетней давности, он вытащил из папок желтые кипы обтрепанных бумаг, из которых сыпались проржавелые скрепки и прозрачные тараканы, похожие на засушенные в гербарий плоские цветочки. Растекшаяся по стульям и по лысому ковру, эта документация представляла собой страницы старой машинописи, где из букв словно было выклевано бумажное зерно, и какие-то рукописные лохмотья, выгоревшие не от света, но от времени и словно исписанные побуревшей кровью. Часто попадались нарисованные от руки схемы залегания пород и прикрепленные к бумагам фотоснимки, где во все изображения было словно долито непросохшей туши. На снимках еле проступали какие-то карьеры, мордатые грузовики с небольшими, как стремянки, буровыми установками, похожие на вешалки с одеждой смутные лески.