Д'Артаньян, уже видевший, куда клонится дело, стал задумываться, не пришло ли время использовать в качестве единственного оружия ту самую мерзкую лохань. Он явственно ощущал, как его затягивает в исполинские шестерни какого-то равнодушного и оттого еще более ужасного механизма…

Дверь неожиданно распахнулась, ввалился озабоченный стражник, без алебарды, и, с ходу склонившись к уху принципала, что-то горячо зашептал.

— Черт побери, Майяр, не брызгайте слюнями мне в ухо! — раздраженно отстранился комиссар. — Говорите спокойнее… И где он?

— Да вон, уже… — и стражник ткнул большим пальцем через плечо.

В следующий миг порог камеры решительно переступил Луи де Кавуа, капитан мушкетеров кардинала. Опираясь на украшенную лентами трость с золотым набалдашником, он остановился в дверях, словно в раме картины, и, держа на отлете свиток пергамента, принялся разглядывать всех присутствующих с видом небрежным и высокомерным.

— Кто здесь будет комиссар Бертион? — осведомился он, глядя поверх голов с аристократическим прищуром.

Это было произнесено так, что комиссар невольно встал из-за корявого стола:

— Сударь…

— Вот здесь у меня королевский приказ, — сказал де Кавуа, одним движением развернув свиток. — Его величество повелевает немедленно освободить господина д'Артаньяна, кадета рейтаров Королевского Дома. Не угодно ли ознакомиться? — и он, встряхнув норовивший вновь скататься в трубку пергаментный лист, сунул его под самые глаза комиссара. — Поскольку этот юноша, как мне доподлинно известно, и есть господин д'Артаньян, извольте озаботиться, чтобы его немедленно освободили и вернули шпагу…

— Три шпаги, — громко поправил приободрившийся д'Артаньян. И с трудом подавил детское желание показать на всю длину язык своему мучителю, ощущая себя в совершеннейшей безопасности.

— Но…

— Вы имеете дерзость сомневаться? — в голосе де Кавуа за мнимым благодушием звенел металл. — Позвольте уточнить, в чем — в подлинности королевской подписи или моей личности?

— О нет, что вы, ни в том, ни в другом, ваша личность мне прекрасно известна…

— Тогда? — произнес де Кавуа, неподражаемо изогнув левую бровь.

Побагровев, комиссар тоненьким бабьим голоском вскричал:

— Что вы стоите, болваны? Немедленно принесите шпагу этого дворянина…

— Три шпаги, — копируя интонации де Кавуа, насколько удалось, поправил д'Артаньян.

— Три шпаги! — завопил комиссар в совершеннейшем смятении чувств. — Живо, бездельники, живо!

Стражники, сталкиваясь алебардами, кинулись в дверь, за ними, подчиняясь общему настроению, метнулся писец.

— Примите мои извинения, господин капитан… Недоразумение… Недобросовестные свидетели… — бормотал комиссар, из багрового становясь бледным. — Молодой человек, простите, бога ради, я вас убедительно прошу, забудьте все, что вам здесь сдуру наговорили… Вы ведь не в претензии?

Д'Артаньян, высокомерно задрав подбородок, принял из рук вспотевшего от страха писаря все три шпаги и торопливо направился следом за де Кавуа, опасаясь, что его избавитель улетучится, как сон, оставив юношу наедине с тюремщиками.

Во дворе стояла карета, запряженная парой могучих мекленбургских лошадей. Де Кавуа любезным жестом пригласил в нее гасконца и неторопливо поднялся следом. Кучер моментально прикрикнул на лошадей, и карета с грохотом покатила по мощенному булыжником двору мимо череды уложенных на наклонных досках безымянных трупов — на сей раз д'Артаньян пребывал в таком волнении, что даже не обратил внимания на запах.

— Вы вовремя явились, господин де Кавуа… — сказал он с облегченным вздохом.

— Вам следует поблагодарить графа де Варда и Каюзака. Они тут же кинулись ко мне…

— Вовремя, — повторил д'Артаньян. — От меня уже начали добиваться показаний, что напасть на мушкетеров меня подучили люди кардинала. Я, правда, не успел узнать, кого они имели в виду… Но главное , черт побери, прозвучало…

— Это весьма интересно, — сказал де Кавуа, и его румяная добродушная физиономия словно окаменела. — Весьма. Я не я буду, если мы не разберемся, кто стоит за подобной интригой. Сам по себе этот ваш комиссар — чересчур ничтожное насекомое… Право же, вы бурно начинаете жизнь в Париже, д'Артаньян. Вы уже ухитрились оказаться в центре какой-то опасной интриги…

— Могу вас заверить, я не прилагал к тому никаких усилий, — горестно вздохнул д'Артаньян. — я всего лишь хотел проучить этих господ, Атоса и Портоса…

— Ну да. А кто-то увидел удобный случай через ваше посредство проучить нас… Вам следует быть осмотрительнее, мой юный друг. Подобные события имеют дурную привычку продолжаться и затягиваться…

— Куда мы едем?

— В Лувр.

— К кому?

— К его величеству.

— Вы шутите?!

— Ничуть, — сказал де Кавуа, усмехнувшись. — Вам повезло дважды, любезный д'Артаньян. Вопервых, его величество был в Париже, в Лувре, потому и удалось все проделать так быстро, а во-вторых, что важнее, король переживал очередной приступ неодолимой скуки, который знатоки латыни называют, помнится, ученым словом melancholie… Пребывая в подобном состоянии, его величество бывает рад любой возможности развеять скуку… Так что вы подвернулись как нельзя более кстати. Нашлись люди, которые поторопились донести его величеству о злодейском нападении неких кардиналистов на мушкетеров де Тревиля… но были и другие, представившие положение дел в ином свете, более близком к истине.