— Нет, это я, собственной персоной, — сказал д'Артаньян. — Просто-напросто я глубоко переосмыслил свою грешную жизнь и убедился в ее глубокой порочности, а потому встал на путь праведности…

От него отступили еще дальше.

— Действительно, — сказал кто-то. — Выходит, де Шепар был прав, когда говорил, что видел его в книжной лавке. А я не поверил и вызвал его на дуэль. Бедняга Шепар, он напрасно получил удар шпагой в правый бок, надо будет зайти извиниться…

— Ну да, так оно и начинается, — поддержали его. — Сначала — книжная лавка, потом — этакие вот проповеди, а кончится все, чего доброго, монастырем…

— Тс! — умоляюще прошептал кто-то. — Только не вздумайте ему перечить! Показывайте, будто во всем с ним согласны! Человеку в его состоянии опасно противоречить…

Д'Артаньян, слушавший все это со смирением пожираемого львом древнего христианина, перевел взгляд на лейтенанта швейцарских гвардейцев Страатмана, и его мысли вдруг приняли совершенно иное направление. Во-первых, он вспомнил, что Страатман был завсегдатаем открытого Бриквилем кабаре — причем привлекала его скорее очаровательная Луиза, нежели вино. Во-вторых, Страатман был холост. В-третьих, он был мужчиной видным — бравым, румяным, усатым, ростом едва ли не в шесть парижских футов… [18]

Не раздумывая, д'Артаньян крепко ухватил швейцарца за рукав камзола и поволок за собой. Ошарашенный Страатман не сопротивлялся, скорее всего, следуя только что прозвучавшему совету. Они удалились уже на квартал, когда рослый лейтенант осмелился спросить:

— Д'Артаньян, друг мой, не кажется ли вам, что вы мне сейчас оторвете рукав?

— Черт побери, тогда следуйте за мной сами!

— Куда это? — осторожно осведомился лейтенант.

Д'Артаньян остановился и повернулся к нему:

— Страатман, только не перебивайте и не пугайтесь… Помнится, вы не раз говорили, что охотно женились бы на подходящей женщине, располагающей кое-каким хозяйством?

— О да! — мечтательно признался лейтенант. — В Швейцарии меня никто не ждет, любезный д'Артаньян, и возвращаться мне некуда. У меня отложено тысячи полторы пистолей, найти бы еще милую хозяюшку…

— Вам нравится Луиза Бриквиль?

— О да! В высшей степени! Но она, как известно, замужем…

— Она вдова со вчерашнего дня.

— Вот как? Но, насколько мне известно, вы, друг мой, имеете честь состоять другом дома…

— Уже нет, — нетерпеливо сказал д'Артаньян. — Следуйте за мной, Страатман, не колеблясь — и ваше счастье будет устроено скорее, чем вы думаете! Вперед, Швейцария, вперед!

И он устремился к улице Старой Голубятни, решительно увлекая за собой флегматичного швейцарца, все еще обдумывавшего его слова по свойственной уроженцам вольной Гельвеции неторопливости ума. Прошло не менее пяти минут, прежде чем Страатман спросил с потрясенным видом:

— Но ежели она вдова, то, стало быть, она свободна?

— Страатман, дружище, вы мудры, как тот библейский царь — как бишь его, Суламифь… Вперед! Вперед!

Вскоре стало ясно, что дом покойного Бриквиля не особенно и напоминает собою пресловутое обиталище печали. Слуги, конечно, сохраняли на плутовских физиономиях приличествующее случаю кислое выражение, полагаемое ими траурным, но вряд ли печаль их была искренней, ибо скупого и придирчивого хозяина никто не любил.

Равным образом и Луиза далека была от классического образа безутешной вдовы. На ней, разумеется, было надето траурное платье, а кроме того, ее нежные пальчики и лебединая шея по обычаям того времени украшали особого вида траурные принадлежности — подвеска с черепом, кольца со скелетами и гробами, но глаза ее отнюдь не выглядели распухшими от неудержимых рыданий, а голос вовсе не сорвался от причитаний. Странно, но эта одежда и эти украшения лишь придавали прекрасной нормандке очарования, так что лейтенант Страатман, собравшийся было рассыпаться в цветистых соболезнованиях, прикусил язык и восхищенно замер.

— Как хорошо, что вы наконец пришли, дорогой Шарль! — сказала она самым обычным голосом. — я в совершеннейшем отчаянии и расстройстве — столько печальных хлопот свалилось на голову бедной вдовы, лишенной дружеской поддержки, крепкого мужского плеча…

Она даже достала из-за рукава кружевной платок и прижала его к глазам — но у д'Артаньяна осталось стойкое подозрение, что изделие брабантских кружевниц так и осталось сухим…

— Примите мои соболезнования, Луиза, — сказал гасконец учтиво.

— Да, и мои!

— Вот именно, и его соболезнования тоже, — сказал д'Артаньян. — Вы ведь помните, Луиза, лейтенанта Страатмана, завсегдатая вашего заведения?

— Ах, я в таком расстройстве чувств, что никого уже не узнаю… — печально промолвила Луиза (но взгляд, которым она одарила швейцарца, иной не признававший ничего святого циник мог бы назвать и кокетливым). — Шарль, я, кажется, упаду сейчас в обморок… Не проводите ли вы меня в комнаты?

Собрав всю свою решимость — как-никак с красавицей Луизой его многое связывало, — гасконец ответил: