Шрифт:
— Я?! — ненатурально удивился сын Франции.
— Ну разумеется, вы. Вместе с принцем де Конде. Дело происходило в старинном дворце под названием Лувр, в покоях герцогини де Шеврез, при обстоятельствах, о которых мне, как духовному лицу, не положено подробно распространяться… Вы сделали мнимому Арамису некое предложение, касавшееся судьбы вашего брата…
— Это была шутка! — отчаянно вскричал герцог. — Обыкновенная шутка!
— Хорошенькие же у вас шутки, позвольте заметить… — сказал Ришелье, стоя над герцогом, как ожившая фигура Правосудия. — Свергнуть короля, заточить его в монастырь и побыстрее убить… совершить то, что, безусловно, именуется отцеубийством… [10] Каин, где брат твой, Авель?
10
По законам того времени (да и всеобщему убеждению), король считался «отцом» Франции и умысел на его жизнь приравнивался к отцеубийству.
— Что вы такое говорите, ваше высокопреосвященство? — охнул герцог, взирая снизу вверх на кардинала с трусливой покорностью. — Это была штука, шутка… Мы просто развлекались над глупым дворянчиком…
Ришелье слушал его с застывшим, холодным, презрительным лицом. Глядя на него, д'Артаньян впервые осознал в полной мере, кто же подлинный король Франции.
Столь же мягко, вкрадчиво Ришелье ответил:
— А что, если ваш старший брат, его христианнейшее величество Людовик отнесся к вашей шутке предельно серьезно? При всей его мягкотелости и нерешительности он, как всякий на его месте, при угрозе для жизни способен прийти в нешуточную ярость… Разумеется, и речи не может идти о суде — сыновья Франции неподсудны всем судам королевства вместе взятым и каждому по отдельности… Однако ваше преступление, покушение на отцеубийство, не может остаться без последствий. Любая огласка в столь деликатном деле послужила бы к ущербу для Франции и повредила бы нам в глазах всей остальной Европы… Вы понимаете?
— Нет! — завопил герцог. — Он не мог приказать, чтобы меня тут зарезали, как свинью! Ни за что не мог!
— Вы уверены? — с неподражаемой улыбкой осведомился Ришелье. — Настолько ли хорошо вы знаете своего брата? Ситуация такова, что любому ангельскому терпению может прийти предел…
— Он не посмел бы…
— Отчего же? Он — король, наш властелин, наш отец… Все мы в его власти. И почему вы непременно решили, что речь идет о смерти? Есть ведь монастыри, Бастилия, наконец…
— Бастилия? — горько покривился герцог. — Вы не знаете Людовика… Он способен подписать смертный приговор всем и каждому… Боже! Монсеньёр, ради всего святого! Не хотите же вы сказать… Как мне спасти себя?
В какой-то миг казалось, что он вот-вот сползет со стула и рухнет перед кардиналом на колени — столько отчаяния и страха было во всей его фигуре. Д'Артаньян осмелился покоситься в сторону — лицо Рошфора застыло в презрительной гримасе.
— Монсеньёр, я всегда был расположен к вам…
— Особенно сегодня, когда явились во Флери меня убить? — сурово спросил Ришелье. — Герцог, перестаньте отпираться, как пойманный на краже варенья глупый мальчишка. Там, — он указал на дверь, в которой давным-давно скрылись арестованные, — и не только там найдется превеликое множество людей, которые ради спасения собственной шкуры расскажут все, что они знают… и даже то, чего не знают, лишь бы их слова понадежнее отягощали других и избавили от плахи их самих. Один из них, как вы только что видели и слышали, готов был покаяться незамедлительно… А вскоре каяться будут все. Вам так хочется, чтобы кто-то другой опередил вас в откровенности, вымолив прощение?
— Монсеньёр… — протянул герцог Анжуйский плаксиво, — что я должен сделать, чтобы вы взяли меня под защиту? Я совсем молод, поймите это! Меня втянули во всю эту затею старые, опытные интриганы, собаку съевшие на заговорах еще до моего рождения! Я был молод, глуп и горяч… Вы же духовная особа, вы великий человек, неужели ваш мудрый ум не разберется строго и беспристрастно? Пощадите мою юность, умоляю вас!
И он, сползши, наконец, со стула, рухнул на колени перед кардиналом, подняв к нему залитое слезами лицо.
— Господа, помогите его высочеству сесть, — не поворачивая головы и не повышая голоса, распорядился Ришелье.
Д'Артаньян с Рошфором, проворно подхватив принца крови под локти, не без труда подняли его и посадили на стул, крепко придерживая за плечи, чтобы исключить повторение сцены, позорившей, если подумать, всех ее участников.
— Хорошо, — сказал Ришелье, словно осененный внезапной мыслью. — Я могу попытаться что-то для вас сделать. Но в обмен на полную откровенность.
— Можете не сомневаться, монсеньёр! Поклянитесь, что….
— Как духовному лицу, мне не пристало произносить клятвы, — сказал Ришелье. — Но, повторяю, если вы будете откровенны, я сделаю для вас многое…
— Что вы хотите услышать?
— Все знает только господь бог, — сказал Ришелье. — Я не всемогущ и не всевидящ, я всего лишь скромный прелат и министр… В перехваченных письмах упомянуты далеко не все главные заговорщики. Кто еще участвует, кроме вас и принца Конде?
— Антуан де Бурбон, граф де Море…
Ришелье грустно усмехнулся:
— Не просто побочный сын Генриха Четвертого, а узаконенный им… Король Людовик пожаловал ему столько аббатств, что другой мог бы до конца жизни радоваться таким доходам… еще?
— Оба Вандома…
— Ну, эти, по крайней мере, — бастарды без всякого признания… [11] Далее?
— Маршал Орнано, мой воспитатель…
— А как насчет королевы-матери Марии Медичи? Во многом человеку понимающему чувствуется ее рука…
— Ну конечно! — горько расхохотался герцог. — Как же может такое вот дело обойтись без моей дражайшей матушки? Разумеется, она вложила в заговор весь свой ум и до сих пор не растраченные силы…
11
Цезарь и Александр де Вандом — побочные сыновья Генриха IV от Габриэль д'Эстре (граф де Море — от Жаклин де Бей).